Плавание началось с того, что мы дважды заблудились. Кама выше Бондюга совсем не та, какой ее привыкли видеть, скажем, жители Перми. Нет, здесь она не очень широка и вся перегорожена бонами. День и ночь плывут по реке бревна, и боны не дают им заплывать на песчаные отмели, которых здесь — великое множество. Узкая лента отбойного бона порой тянется от берега до берега, оставляя лишь узенький проход, который с непривычки не сразу и найдешь.
Среди этих бонов мы и заблудились. Пришлось в одном месте вылезать из лодки и перетаскивать ее через бон, чтобы не возвращаться назад, не делать большой объезд.
Мы старались держаться ближе к левому берегу, чтобы не прозевать устье Южной Кельтмы. Вот проходим устье Пильвы. Вот еще устье... Не раздумывая, направляемся в него и, только проплыв метров двести, замечаем, что попали в какую-то курью. Течения в ней нет. Пришлось возвращаться... В настоящее устье попали, проплыв еще километра два.
Вообще начало нашего путешествия во многом подтвердило справедливость суждения о том, что если все со скрипом начинается, то зато хорошо кончается. Так оно и случилось. Первые два дня у нас было много неполадок. И мотор «барахлил», и на препятствия всякие наезжали, и чуть не заблудились. Зато уже на третий день все «утряслось», и мы поплыли вперед, твердо уверенные в успехе.
Последняя неудача постигла нас на второй день плавания. Мы уже миновали Ольховку — дальше населенных пунктов на нашем пути не будет до самого канала. Река стала меняться на глазах. Как-то незаметно исчезли перекаты, течение замедлилось. Уже не плыли навстречу бревна, пущенные молевым сплавом. Выше Ольховки лесозаготовки пока не велись.
Берега у Южной Кельтмы чаще всего низкие, болотистые. Но вот справа поднялась небольшая, поросшая сосняком, гривка. По карте определили: здесь. Да, именно здесь было когда-то селение, которое именовалось Кедровкой. Сейчас его нет, остался лишь один дом. В нем живут старик со старухой, которых нам очень хотелось повидать. Ведь, собственно, с этого старика, вернее со свидания с ним, все и началось...
В тот год Сергей Афанасьевич с группой школьников совершал поход в районе притока Южной Кельтмы — Тимшера. Двигаясь на Ольховку, они вышли к избушке старика, устроили здесь дневку. Как водится, разговорились.
Тогда-то Михаил Григорьевич (так звали деда) и рассказал о старом канале, о том, что добраться до него можно, и даже можно проплыть по нему в Северную Кельтму, а оттуда — на Вычегду. Разговор был довольно беглый, но в душу Сергею запал.
Закончив поход, он пришел ко мне и, хитровато улыбаясь, заявил:
— Есть маршрутик...
Через несколько минут мы оба ползали по расстеленной на полу карте, время от времени издавая нечленораздельные возгласы. Муза дальних странствий уже дразнила нас и звала. Губы сами собой шептали название неведомой доселе реки: «Джурич...» А воображение рисовало заросшие кувшинками заводи, глухую, непроходимую тайгу и, конечно же, канал. Правда, какой он из себя, даже самое богатое воображение подсказать не могло.
С того дня и началась подготовка к походу. Кое-что удалось узнать, кое-какими материалами и картами мы запаслись. Ну, а если что-нибудь мы и не узнали, то утешали себя: «Вот доберемся до Михаила Григорьевича, у него все разузнаем подробно».
Но разузнать не пришлось. Двое здоровых молодых парней, приехавших, по их словам, рыбачить, дружно сообщили:
— Старик в Чердынь уехал, старуху в больницу увез. Дня через три будет.
Вот тебе и консультация... Что же оставалось делать? Идти вперед, конечно. Только вперед. И мы пошли вперед.
Река, речка — всегда красива, в любое время года. Не знаю, как выглядит Южная Кельтма ранней весной, когда она широко разливается, топит окрестные леса, и в ее мутные воды глядятся цветущие черемухи. Не довелось бывать на ней осенью, когда вода стынет, становится прозрачной, а по ней хороводами плывут разноцветные листья. Но летом, в начале июля, когда мы плыли по ней, она была чудо как хороша, особенно в районе от Кедровки до устья Лопьи.
Стояла та пора средины лета, которая предшествует сенокосу. Кругом все буйно росло, цвело, наливалось. Узкие полоски берегов, отвоеванные рекой у леса, зеленели мощной, в рост человека, травой. Здесь, на севере, еще цвел шиповник, цвел вместе с травами.
Река тянулась длинными прямыми плесами. Казалось, вода до краев заполнила русло и теперь никуда не торопится. В медленной, почти стоячей воде берега отражались до мельчайших подробностей. Каждое дерево, каждый куст, каждая травинка имели своего зеркального двойника, тщательно воспроизводящего все детали оригинала. Вода в Южной Кельтме темная, болотная. На ней особенно эффектно выглядели белые лилии. А было их несметное множество, целые гектары, перемежавшиеся такими же мощными зарослями желтых кувшинок. Одним словом, энергичное северное лето разворачивалось перед нами во всей красе.