Выбрать главу

БУЕК

Бас-геликон

Трое из команды тральщика № 5 погибли от случайного взрыва выловленной в заливе врангелевской мины. Тралили в свежий ветер, сильно трепало. С «Пятерки» была послана шлюпка с рулевым, боцманом Хренковым, зачалить попавшую в тал мину. У фалгребного сломалось весло. Шлюпка потеряла управление, ее ударило о мину. Мина взорвалась. Трое на шлюпке погибли; боцмана Хренкова и минера Степушку только оглушило взрывом.

Степушка оправился от контузии раньше Хренкова: боцман был куда старше минера… Только у Степушки от удара явилось на его веселом открытом лице какое-то удивление, как будто человек готов воскликнуть: «Вот так штука, ха-ха-ха!» Это была как раз любимая поговорка минера, а между тем все заметили, что с момента взрыва Степушка как будто забыл свою поговорку.

У Хренкова от взрыва сильно болела голова, но он не забыл своей поговорки: «Чисто, как на акварели!»

Боцман любил море и корабли не только в натуре, но и написанные и нарисованные, особенно акварелью; отменно он любил те картины, где «берега и знати нет», только вода и паруса, волна и корабли.

«На корабле должно быть чисто, как на акварели…»

Если команда сработала хорошо, лихо, боцман говорил:

«Спасибо, товарищи, чисто, как на акварели!»

Хренков очнулся на борту тральщика, встал на ноги и ругнулся так, что всех пробрала жуть.

— Откуда песок?

Да, на палубе был морской песок. Его нанесли ногами со шлюпки, а на шлюпку, видно, песок попал со дна морского, когда кошкой искали тело того самого фалгребного, у которого сломалось весло: бедняга сразу, выражаясь морским жаргоном, «пошел к центру земли». Кто-то из товарищей сурово пошутил:

— Хренкову боится доложить, что весло сломалось.

Командир «Пятерки» приказал Хренкову и Степушке идти в лазарет. Степушка, сидя в приемной врача, не смел взглянуть на Хренкова, ему казалось, что он перед боцманом в чем-то провинился. Попробовал все-таки объясниться:

— Вот мы с тобой, Егор Степаныч…

— Чего это «мы с тобой»?

Боцман посмотрел в глаза Степушки так, что тот подумал вслух:

— Лучше бы уж и меня…

— Лишние жертвы убавляют личный состав флота, — сказал Хренков, — не ты, а я на руле был.

— Да ведь весло, Егор Степаныч…

— Весло в вальке сломалось — значит, было с пороком. Опять я недоглядел.

— Пожалуйте, — выглянув из кабинета, пригласил врач.

— Ты иди вперед, — приказал Хренков.

Врач долго выстукивал и выслушивал Степушку, возясь возле него, словно муравей около павшего на землю крупного жука. Врач вслух дивился росту, сложению и дородности минера. Степушка разнежился от такого внимания доктора, говорил, что у него и тут болит, и там болит. Все тело!

Доктор нахмурился и еще внимательнее везде слушал и стучал.

«Положит в лазарет — люли!» — подумал Степушка.

— А тут болит? — спросил доктор, крепко и больно ткнув Степушку.

Степушка испугался.

— Ох! Никак нет! — поспешно ответил он.

— Ступай на корабль. Здоров.

— В голове шумит маленько!

— Пройдет!

Степушка поспешно оделся и, выйдя в приемную, фыркнул:

— Вот так штука, ха-ха-ха!

— Пожалуйте, — пригласил доктор Хренкова.

Хренков любил врачебные кабинеты (кроме запаха): тут всегда все блестело и было «чисто, как на акварели». Не хуже, чем на корабле!

Осмотрев боцмана, доктор сказал:

— Придется лечь в лазарет. Надо бы на рентген, да…

— Это к чему? — строго спросил Хренков.

— Вот тут болит?

Врач нажал еще раз за правым ухом — боцман охнул.

— Боюсь, что есть надлом кости. Дело серьезное, друг!

— Где у меня трещина? В котелке? Да?

Хренков рассердился. Доктор настаивал, и наконец боцман согласился.

— Дозвольте только, товарищ, похоронить братишку с честью.

Доктор подумал и сказал:

Это можно.

Возвратясь на корабль, Хренков ответил на вопрос командира:

— Само собой здоров, товарищ командир!

В отряде шли приготовления к похоронам. Погибших хоронили на Митридате. Рабочих в городе было немного, но все же за гробом шла их тысяча человек. Вместе с командами отряда тральщиков шествие получилось довольно внушительное. Играл сводный оркестр отряда.

Хренкову предстояло говорить речь после командира.

Боцман не понимал, что с ним творится. В голове словно помпа качает. Все ему было противно до озноба. Он оглядел могилы в сухой, желтой с древесиной земле.

«На подобной земле папиросный табак садить, а не хоронить в ней героев», — ворчал он про себя.