Дальнейшее развитие моих рассуждений мне совсем не понравилось. Я заметался по каюте и вскоре нашел то, что нужно. С нижней стороны гладильной доски была закреплена на шарнире длинная металлическая труба, служившая упором. Я без труда вырвал ее вместе с шурупами.
Первым делом я отдраил иллюминатор. Сквозь тонкую щелочку, появившуюся между обоймой и уплотнительной резиной, в каюту ворвались грохот волн и свист свежего воздуха.
Я долго стоял у иллюминатора и дышал, чувствуя, как с каждым вдохом качка уходит из тела, и наконец нехотя оторвался от этого занятия и пошел баррикадировать дверь.
Заткнув трубу за ручку, я улёгся на грязный прожженный матрац с устойчивой надеждой, что завтра добьюсь амнистии. Если Олежка перестал исходить ненавистью, то он уже успел переговорить с Сергеичем и засомневался. Отчего бы не засомневаться и другим? Во всяком случае я буду орать, стучать в дверь трубой и требовать пересмотра дела.
С мыслью о воле, где работает кондиционер, течёт вода из крана и матрац покрывается относительно чистой простыней, я уснул.
Я рывком сел на койке, затряс головой, форсируя возвращение в действительность. Где-то рядом была опасность, очень близко, в двух шагах, и я пытался разглядеть ее при тусклом свете лампочки, горевшей над умывальником. Я потянулся к трубе, расклиненной в ручке двери, и тут наконец сообразил, что опасность затаилась там, за дверью.
Сквозь замочную скважину просачивались лишь ниточки света.
Ключ в замке очень аккуратно повернулся. Раздался легкий щелчок, и отверстие замочной скважины снова вспыхнуло желтым овалом. Но дверная ручка не шелохнулась. Стоявший за дверью не пытался нажать ее или подергать. Потом зашелестели и смолкли шаги. Ночной посетитель, отперев замок, ушёл. Или сделал вид, что ушёл.
Я потянул на себя трубу, освободив ручку. Не удалось это сделать бесшумно, но, пока я в каюте, можно не бояться прицельного выстрела. А вот стоит выскочить в коридор…
Он может стрелять с того места, где коридор делает поворот, с каких-нибудь пяти метров, потом за две секунды проскочит мимо моей законной каюты и каюты Сергеича на трап. Через три секунды он будет наверху, через пять секунд выскочит из надстройки наружу, через две минуты смешается с перепуганными коллегами, недоуменно столпившимися у тела насильника, убийцы и негодяя Стрельцова.
Не выйдет, старичок! С ребятами с парусников такие номера не проходят.
Я не успел придумать ответного хода, достойного парусного флота. Гром грянул с противоположного коридора, и я, подхватив трубу, вылетел из каюты.
Я добежал до поворота и услышал стук шагов палубой выше. Шаги удалялись в корму, к выходу из надстройки. Он торопился и поэтому шумел. Мои расчеты оправдались — я не успел проскочить и половину трапа, ведущего наверх, когда хлопнула наружная дверь. Он ушёл.
Поднявшись по трапу, я свернул налево и ещё раз налево и остановился у каюты Хомута. Дверь была распахнута настежь. Пороховой дым тянулся в вентиляционное отверстие в подволоке. На диване, откинувшись на спину, умирал Олежка. Его открытые глаза стекленели, а из разорванной шеи фонтаном хлестала кровь. На столе стояло чайное блюдце, заваленное окурками.
Кто-то прошаркал тапками по линолеуму, миновал поворот и, задержавшись на секунду, шарахнулся обратно.
— Это он! — раздался крик.
Я с трудом отвернулся и побежал. Уже у самого выхода на открытую палубу я ещё раз услышал предостерегающий крик, кажется, Дениса:
— Это он!
Открылась и снова захлопнулась чья-то дверь. Я, не оглядываясь, выскочил из надстройки.
5
Остаток ночи я провел на свободе. Свобода была без душа и белых простыней, а по количеству сажи мое новое пристанище равнялось нескольким десяткам прожженных матрацев. Зато сколько угодно свежего сырого воздуха и серое, затянутое низкими тучами небо над головой.
Ветер стихал и заходил под корму, сбивая и сглаживая гребни волн. «Дядя Теймур» уже не метался из стороны в сторону и не ухал от ударов, только устало переваливался с борта на борт.
Выбежав из надстройки, я не стал искать убийцу — это было бесполезное занятие. Я не сомневался, что через пять-десять минут он будет стоять у каюты Хомута вместе с остальными. Потом кто-нибудь обнаружит, что клетка пуста и людоед Стрельцов непостижимым образом ускользнул, чтобы сделать свое страшное дело.
Кто — он? Олежка все-таки выследил его, устроив засаду в каюте Хомута, но убийца сумел его разубедить или заставил сомневаться. Подожди, Олежка, сейчас я тебе все объясню, или что-то в этом роде. Потом — бегом вниз, на противоположный коридор, поворот ключа, потом — бегом назад, остановился, выстрелил, убедился и бегом из надстройки. Все рассчитано буквально до секунды.
За мной, конечно, не гнались. Вряд ли нормальному человеку придет в голову искать в темноте вооружённого пистолетом преступника. Сам я не боялся быть застреленным. Пока я жив, убийца вне подозрений и может продолжать свое дело легко и доверительно. Так что я, скорее всего, буду последним из десяти негритят; Но и он будет последним, к тому времени и патроны закончатся. Хотя на это надежда слабая — он вполне может действовать топориком или гаечным ключом. Ничего не подозревающие товарищи охотно подставят свои затылки.
Сначала я хотел спрятаться в одном из трюмов, но кто-то догадался включить прожектора палубного освещения, и я передумал. Петляя по внешним палубам надстройки, я поднялся к трубе и с удивлением обнаружил узкий железный трап, ведущий наверх. Наверху оказалась небольшая площадка, густо усеянная сажей, теплая от выхлопных газов, идущих от генератора. А я-то думал, что труба — она и есть труба, и в нее можно провалиться почти до самого киля, оставив после себя густой черный дым, если провалиться в галошах.
Я был слишком возбуждён, грязен и сыр, чтобы лечь и уснуть. К тому же в последние сутки на пароходе возникла нехорошая тенденция: стоило мне лечь спать, как кого-то убивали и валили ответственность на меня.
С трубы открывался великолепный круговой обзор на все открытые палубы. Я встал на колени и, высунув голову наружу через низкое ограждение, порадовался, что не пошел на главную палубу. Волны разворошили бамбуковые маты, и теперь там топорщились непроходимые джунгли, отбрасывая резкие причудливые тени.
Что-то шевельнулось внизу, и я перевёл взгляд. На крыло мостика вышел человек, но кто именно, я разобрать не смог. Он подошёл к ветроотбойнику и поднял руку. Постояв так с минуту, опустил руку и вернулся в рубку. Возможно, это был сигнал, но мне так и не удалось разглядеть принимающего, да и не верилось, что кто-нибудь рискнёт туда пробраться через острые зубья торчащих бамбуковых прутьев.
Я скатился по трапу, обошёл трубу и подкрался к двери рубки с противоположного крыла. Дверь была приоткрыта, из штурманской сквозь занавеску падала полоса приглушенного света.
У радара стоял Ослик. Одной рукой он держался за поручень, другой задумчиво тыкал в кнопки, отзывавшиеся слабым писком.
Прикинув расстояние, я проскользнул в дверь и шагнул к нему, фиксируя взглядом руки. Он шарахнулся назад, но сзади была стена, и он вжался спиной в угол, прикрывая руками грудь. Он смотрел на меня перепуганно-обиженными глазами и, кажется, совсем не собирался стрелять.
— Это ты, Стрельцов? — спросил он дрожащим голосом.
Вопрос был абсолютно излишним, и я оставил его без внимания. Это был я, и Ослик знал об этом.
— Что ты здесь делаешь, Саша? Ведь твоя вахта закончилась ещё три часа назад.
Мой вопрос тоже показался Ослику излишним.
— Ты… зачем пришёл?
В его голосе было столько ужаса, что я вывернул карманы шорт и протянул вперёд раскрытые ладони.
— Я не охочусь на морских осликов, Саша. Так что ты здесь делаешь?
Он не поверил и тяжело вздохнул.