Лю и Саб-Зиро последовали за ним. Оба были готовы к возможной атаке, они осматривались.
С потолка спустился паук габаритами с котенка. Он неспешно пополз к Джаксу, тот отшвырнул насекомое пинком. Паук засучил жвалами, плюнул ядом, но майор игнорировал мезкое создание.
Его звали.
Он шел.
Гулкие шаги рассыпались крупой. Взметались облачка мышиной пыли, кое-где выныривали еще пауки и мокрицы, сороконожки и какие-то неизвестные науке твари. Впрочем, им было наплевать на вторженцев, они не служили Шао Канну.
— Джакс, — негромко произнес Лю. — Куда торопишься… это Башня, тут опасно…
Майор обернулся. Отсутствующе. Он открыл рот, чтобы ответить, но лишь отмахнулся и ускорил шаг.
Джакс почти бежал. Лю бросился задержать его, но Саб-Зиро покачал головой. Не надо.
(что ж, у каждого свой момент откровения… он — ввязался в Смертельную Битву ради напарницы, и именно ее он слышит… кого же еще, он всегда слышал ее, как я — Смоука… его предназначение — освободить ее, наверное, он достиг своей награды…)
Внезапно хлам зашевелился.
— Осторожней! — пискнул Лю.
Из недр Тайной Залы родился свет — бледный, будто лица призраков, и он вычертил фигуры из бесформенной массы. Ночью кошки серы, но не-свет вылепливает нужные ему статуи.
Точно горизонт скрутился в псевдо-человеческие создания — детские страхи о монстре из-под кровати, грязные чудища старых шкафов. Скелетики из коробочки.
С острыми зубами.
На путников, пошатываясь, надвигались манекены. Трещали дрянные спайки фанеры, неуклюже насаженные головы болтались под неестественными углами, но налакированные когти тянулись к чужакам. К Джаксу.
— Нет! — он врезался в толпу манекенов, и разноцветные парики, вместе с крысами, свившими в них гнезда, посыпались копошащейся густой массой. Фанера с хрупким хрустом проломилась под кулаком Джакса.
Манекены рассыпались на части, но части были живыми. Псевдо-живыми. Руки, постукивая нарисованными ногтями, по-крабьи поползли к Избранным Земли.
Куклы склонились над пришельцами. Безголовые, одноногие — они продолжали передвигаться, патологично и ненавидяще.
Они так же не служили Императору. Они разгневались, что нарушили их покой.
Саб-Зиро заморозил настигающих его манекенов, но их не сдерживал лед. Синеватые пласты налипли на фанеру, подобно сгусткам крови, но это не замедлило зомбированного перемещения.
Кулаки Джакса сминали, корежили и раздирали картон, но мельчайшие крупинки, поскребывая, крались к нему.
Нельзя убить то, что никогда не жило.
(но можно сжечь!)
Лю зашвырнул в манекенов залпом света-Огня. Его энергия — противостоит замогильному зареву, заставляющему картон атаковать.
— Сработало! — радостно заорал Джакс.
Огонь опрокинул злобно шипящих кукол, они грохнулись, лыбясь изгрызенными ртами и пустыми размалеванными глазницами. Они не кричали, они — горели… естественно, как обычнейшая куча старого барахла.
Привидение изгнано с чердака.
Но потом оно восстало.
(призраки-вечно-возвращаются…)
Теперь манекены были не пустышками. Словно огонь Лю счистил верхний слой, обнажая истекающую багрянцем плоть.
— Это… это мы! — отступил Лю, будто собственное пламя кусало его.
Наверняка, так и было. Сотни ксерокопированных Лю Кэнгов — искаженно-злобных, с вакуумом-аурой бесовской ненависти, тянули воняющие паленым картоном
(или кожей?)
лапы к его горлу.
Сотни неустойчивых и упорных зомби-Джаксов и Саб-Зиро мерно раскачивались, предвкушая смерть вторгшихся на их территорию.
— Не-ет! — заорал Джакс, разрушая толпу двойников.
Зазвенело стекло.
— Зеркало, — вымолвил Джакс. — Я разбил зеркало.
Осколки валялись у его ног, словно крохотные озера. Маленький ребенок внутри Джакса кричал: "О-о-о, разбить зеркало — это нехорошо, ох, нехорошо!"
Но атака манекенов завершилась.
— Мы на месте, — посылая к черту детей и запрятанный страх, проговорил майор.
О да.
Антураж заброшенного чердака-с-привидениями мутировал в египетскую пирамиду. Или в музей скульптур: в мягком, золотисто-песочном освещении, возвышались сотни людей. Они подрагивали, искажая ровное свечение.
Не манекенов. Людей.
— Дьявол, — ругнулся Джакс. Не поминай нечисть в аду. Происходящее — иллюстрация ада. Вот стоят — прикованные, и обветренные их губы молят о воде, и мускулы их распухли от стылых поз, и безумие распустилось горькими травами в разуме и склеившихся от гноя ресницах.