Кэйно растоптал окурок. Он тихо погрузился в сочную влажную траву. С неохотой встал с пня.
— Ну, ржавчина, вперед, — буркнул Кэйно бездействующим киборгам.
— Нет-Кэйно, — металлоидно ответил Сектор. — Параметры-изменились.
— Чего-о?! — выпучил единственный глаз уголовник. До сих пор оба робота беспрекословно подчинялись ему. Он воспринимал их вроде личного автомобиля да ноутбука. Чем они, по сути, и были.
— Модификация-основных-положений, — в одно слово выговорил Сектор. Красный киборг угрожающе надвинулся на Кэйно. На "животе" мигала сигнализация ракетницы, напоминая про дешевую фантастику о восстании машин и прочих терминаторов. Кэйно замотал головой. Что за чертовшина?
— Эй, урод, какого дьявола ты… — Кэйно вытащил нож. Робот или живой, тому, кто прекословит Кэйно — не поздоровится.
— Срок-нашего-содействия-истек, — выдал Сектор. Сайрэкс занял позицию боевой готовности позади Кэйно.
Бунт машин. Фиговы ужастики…
Страх разлился по жилам уголовника. Он дернулся. Ему почудилось: киборги везде… включая третьего, Смоука, нет, его нет… но эти двое явно взбунтовались. Бракованные Лин-Куэевские подделки.
Ракетница Сектора вскрылась, словно ореховая скорлупа. Близнец-Сайрэкс приготовился швырнуть гранату. Кэйно представил, какие мелкие кусочки его разлетятся по очаровательной полянке.
Он взвыл.
Сектор навис над ним, распространяя густой аромат железа и резины. Но под стальной и алой маской поблескивали глаза. Почему-то Кэйно послышались слова
(я был — Посвященным Огня и ныне я — Огонь, я сам выбрал удел киборга, но это не значит, что я выбрал удел раба!)
Кэйно отогнал глюк. Кэйно вонзил нож в резервуар-ракетницу Сектора.
Над макушкой уголовника промелькнула кислотная сеть, но Кэйно был достаточно ловок. Он отпрыгнул от взбесившихся киберов. Лин-Куэевцы зашагали в его сторону — деревянно, точно зомби. Но резво.
— Провались вы! — заорал Кэйно, сигая в чащобу леса. Он покатился кубарем под откос: оказывается, деревья куда выше, чем казались. Мгновенно неприятно-линялое небо Не-Миро заросло исполинскими кронами.
На дне своеобразного оврага, из которого рос лес, Кэйно принялся затравленно озираться: нет ли где роботов. Темень из-за буровато-зеленой листвы стояла непроглядная. Хорошо еще, инфракрасный имплантант не нуждался в свете.
Преследования не выявилось.
— Обломались, уроды! — захихикал Кэйно, выставляя средний палец воображаемым врагам.
Впрочем, вылазить из лесистого закоулка он не собирался. Киберы, скорее всего, засели наверху и ожидают его — терпеливо, как кошки… или механизмы, поставленные на определенный режим.
— Дерьмо, — сказал Кэйно. Ругательство относилось и к киборгам, и к Лин-Куэй вообще, и к Избранным. И к Шэнг-Цунгу. Ибо неснимаемые наручники снова зашкворчали паленой кожей, будто кто туда сигарету запихал.
Запястья невыносимо чесались. Кэйно поскреб ими о морщинистую кору ближайшего дерева…
Кэйно отшатнулся.
Дерево ожило.
Дерево зашевелилось, мимика отталкивающего "лица" не предвещала доброго. Кэйно снова завопил. Сновно в ответ на его вопль, пробудились остальные дьявольские растения, и только теперь уголовник заметил, как плотно друг к другу они расположены. И как низко нависают ветви, схожие с корявыми щупальцами.
Дерево зарычало.
Кэйно бросился бежать.
— Надо же, даже в Не-Мире есть красота, — заметила Китана.
Уже четвертый день они шли по поразительно мирному и какому-то подчеркнуто безопасному месту. Покинув разрушенную Обитель, они очутились посередине безбрежных лугов, ассоциирующихся у Джакса с фермерскими угодьями Новой Англии. Никаких намеков на адскую сущность.
Росли цветы и мокрая от росы трава, было в меру тепло, свежий ветер приятно играл с волосами. Пахло медом и чем-то кисло-сладким, словно лимон. В густой траве водились куропатки, росли кусты ягод, повсюду позванивали бубенцами абсолютно не ядовитые ручьи. По вечерам стрекотали сверчки, а днем пели птицы.
Только звезды не зажигались. Но вряд ли кто-то акцентировал внимание на сием факте.
— Не верю я, — буркнул Джакс. — По-моему проклятый Не-Мир опять играет с нами, вроде как в том оазисе.
— Нет, — покачал головой Лю. — В оазис завел нас Кейдж… ну, он был заражен Милиной тогда, а сейчас мы просто выбрались сюда. Просто Не-Мир — это отсуствие логики.
— Короче, "получай кайф, пока дают"?
— Вот именно, — усмехнулся Чемпион.
Нетипично приятная, по сравнению с предыдущими, территория заставляла путников быть разговорчивее. Они безмятежно болтали целыми днями, и страшный поход все более приобретал оттенок милой загородной прогулки.
Лю Кэнг каждое утро собирал бирюзовые колокольчики, холодные хрупкие ландыши и непритязательные, по-детски наивные и красивые ромашки для Китаны. Эденийка почитала их чудом… она прожила десять тысяч лет, но большую их часть отобрал Шао Канн, а в его правление в Эдении не росли цветы. Она негромко и с какой-то запрятанной печалью восторгалась ими… и хранила бережно, словно каждый был сердцем Лю Кэнга.
Лю прекрасно сознавал, что Не-Мир попросту дает им передышку, чтобы с обновленной яростью наброситься пытками, но он не желал пока размышлять ни о чем, кроме Китаны — ныне обретшей завершенность ее эльфийской красоты. Эльфы — дети цветов, думал он, и лазуритово-алый с вкраплениями канареечной желтизны, венок идеально подходил ее темным волосам и янтарным глазам, и сама она точно сияла изнутри — искренней, чистой красотой, без налета усталости и жестокости, в коей повинен приемный отец. В эти дни она не извлекала ее смертоносных жестяных вееров, и в зрачках не вспыхивала похожая на багряную слезинку капелька ярости. Зато зябкими часами пред-зари она самозабвенно целовала Лю, и ему чудилось, что она влилась в финальное совершенство… а его поманила за собой. Еще он наблюдал, какой могла бы быть его древняя — и вечно юная эльфийская владычица — танцующей-в-цветах, лучом предрассветной мудрости, прекрасным, как первый вздох новорожденного.
Порой Лю Кэнга обжигало — возможно, его Стихия, всевидящий всесправедливый Свет, или укор Рэйдена — что они с Китаной чересчур откровенно наслаждаются выпавшим им "отдыхом", забыв о тех, кто уже мертв. Да, даже Джакс не вспоминал умерших в то особое время, Лю и Китана же напрочь выбросили из головы существование кого-то еще, кроме них двоих.
Любовь — жестока, думал он, осязая данную ассоциацию как слова Рэйдена. Любовь эгоистична и самодостаточна, и для нее — только двое имеют значение, остальные же отсечены самыми магическими и неразбиваемыми чарами.
Есть он, она — и цветы. Смерть и боль — по ту сторону, они навесили амбарные замки и взмахнули волшебными палочками. Даже Шао Канну не пробить такую стену.
А еще — Любовь сродни Не-Миру, ибо суть она — безумие.
И все-таки нет ничего восхитительней подобного отсечения.
Поддельный рай Не-Мира вылепил из Лю и Китаны Адама и Еву. Лю не был христианином, но провел в Америке несколько лет и, разумеется, слышал и эту легенду. Он рассказал ее Китане — самую известную сказку Земного Царства. О Саде, сходном именем с ее, Китаны, измерения — что по мысли людей — суть блаженства. О двоих, которые наслаждались там, но наслаждение их не было полным, пока они не познали подлинную Любовь… она была — искушением, сладко-горьким даром Змея, но в глубине души Лю верил, что Адам и Ева никогда всерьез не жалели об их выборе.
Теперь он убедился на себе.
Китана только рассмеялась в ответ на столь неожиданный, противоречащий богословским нравоучениям вывод.
Ты прав, Лю, — шептала она, и губы ее скользили по шее Лю.
Конечно, прав. Жизнь — вот правда, а не сухой аскетизм сумасшедших отшельников.