Картина девятая, как и все предыдущие, изображает события, которые происходили за шесть лет до моего рождения или за сорок лет до нас. Это самое меньшее. Так что же нам огорчаться и горевать о том, что кого‐то убили. Мы никого их не знали, и они всё равно все умерли (с. 64).
Введенский пишет «Елку у Ивановых» в год первой детской елки в Доме Союзов (1938), когда в СССР было официально разрешено празднование Нового года. Это стало одним из результатов политики по ресакрализации имперского сознания, окончательному утверждению Советского мифа538. Будучи метафизически чутким поэтом и драматургом, Введенский прекрасно осознавал как политические, так и онтологические коннотации старого / нового новогоднего праздника, разрешенного в годы массовых казней, всего за три года до еще более драматичных событий.
Таким образом, «Елка у Ивановых» – текст, насыщенный многочисленными аллюзиями, реминисценциями и в особенности общими местами, определяющими глубинную структуру пьесы и характер ее мифологики, а пространство «Елки» – пространство перехода в потустороннее. Произведение Введенского – это коллективное умирание, или «гибель хора», как заметил И. Бродский в Нобелевской лекции, говоря о катаклизмах отечественной истории XX в. на языке античной трагедии.
Куда летит белый мотылек: мортальный интертекст в раннем стихотворении И. Бродского
Стихотворение И. Бродского «Лети отсюда, белый мотылек…» редко привлекает внимание исследователей, а если и упоминается, то как «проходное», и в контексте творчества поэта не анализируется. Так, по мнению Я. Шимак-Рейфер, «в этом лирическом послании есть что‐то от светской альбомной поэзии. Конечно, это не куртуазный мадригал, потому что в нем нет выразительно очерченного образа адресата… Но и не любовное признание, а скорее всего лишь деликатная попытка напомнить о себе, послав особого вестника»540. В. Куллэ в работе, написанной по другому поводу, вскользь отмечает, что мотылек в данном стихотворении – «это вполне традиционный посланец любви»541. Лишь петербургский поэт В. Шубинский также вскользь признает, что в этом стихотворении «как будто “предсказан” зрелый Бродский»542.
Стихотворение, посвященное польской подруге Бродского Зофье Капусцинской-Ратайчак (Z. K.), во всех изданиях датируется 1960 г. Эту же дату указывает биограф Бродского В. Полухина543. Однако в частной переписке с автором данной статьи (май–июнь 2012 г.) З. Ратайчак сообщила, что познакомилась с Бродским только летом 1961 г., стихотворение же получила в письме в начале 1962 г.544 Именно на 1961 г. приходится, по общепринятому мнению, формирование основного комплекса тем и мотивов поэзии Бродского, а также индивидуальной поэтической картины мира; тогда же начинается разработка мортального кода, элементы которого перейдут и в зрелое творчество Бродского.
«То, что бывает с другими» («Памяти Т. Б.»), а именно смерть, описывается в текстах 1957–1960 гг. в терминах того, «что романтизмом мы зовем», т. е. в декларативно-риторическом ключе («Гладиаторы», «И вечный бой», «Стихи об испанце Мигуэле Сервете…» и др.). Но уже в 1961 г. «тоненькая песенка смерти» осмысливается как «вечный мотив посредине жизни» («Наступает весна»).
Естественно взглянуть под этим углом зрения на стихотворение «Лети отсюда, белый мотылек…» – мнимое подобие «куртуазного мадригала». Мнимое, потому что на 16 строк приходится 9 побудительных конструкций, обращенных к «белому мотыльку». Четыре из них зовут к движению («лети», «несись», «вперед»), столько же являются предостережениями («будь осторожен», «смотри ж», «не попади под колесо», «птиц минуй») и лишь одна указывает на цель, с которой мотылек отряжается в путь: «нарисуй пред ней мое лицо».
Закономерен вопрос: почему лирический субъект отправляет в далекий (вопреки словам «путь твой недалек») и полный опасностей путь столь хрупкое и недолговечное создание. Тем более что в русской (и европейской) поэзии мотылек не выступает в роли «традиционного посланца любви» или «особого вестника», за некоторыми, впрочем, исключениями. Одно из них – стихотворение В. Жуковского «Мотылек и цветы»: «Иною прелестью пленяется / Бессмертья вестник мотылек…»545 Отсылку к этому тексту находим у Бродского: «Что ж, я тебе препоручил не весть, / а некую настойчивую грезу». Таким образом через интертекстему в текст вводится мотив бессмертия (со знаком «минус»), продолжаемый в следующих строках: «…должно быть, ты одно из тех существ, / мелькавших на полях метемпсихоза». Налицо отсылка к античным, раннехристианским, а также фольклорно-славянским представлениям о бабочке как существе, связанном с потусторонним миром, воплощением души, покидающей тело в момент смерти. «Поля метемпсихоза» – явная контаминация: «переселение душ + Елисейские поля», т. е. царство мертвых.
По-русски, как правило, «мотыльком» называют не всякую бабочку, а маленькую, часто ночную, с особым строением крыльев. Обычно Бродский эти разновидности чешуекрылых не путает, за исключением случаев, когда речь идет о «белом» существе, которое он называет то мотыльком, то бабочкой, то по имени – капустница (цикл «В Англии»). К З. Капусцинской (по‐русски эта фамилия звучала бы как Капустинская) летит «капустница» – белая бабочка, по‐польски – motyl. В польском языке нет разных лексем для бабочки и мотылька, есть motyl или motylek (дневной), либо ćma (ночная). Таким образом, в «белом мотыльке», помимо прочего, зашифрована фамилия адресата, и первый стих может прочитываться как обращение к Z. K., причем далеко не лестное: «Лети отсюда» (т. е. «иди отсюда»). И далее: «Я жизнь тебе оставил…», «путь твой недалек…». Говорится, в сущности, следующее: «Исчезни, пока цел, все равно далеко не улетишь» или с учетом биографического контекста – «Покинь опасное место (СССР), хотя все равно дальше Польши не попадешь».
Надо заметить, что во всем «Зофьином тексте» (четыре стихотворения, посвященные Капусцинской, и поэма «Зофья») имеется «польский след». Не исключение и «Белый мотылек» – по‐видимому, первое стихотворение «Зофьиного текста».
Согласно утвердившейся в «бродсковедении» биографической легенде, интерес Бродского к польской поэзией связан с Z. K., подарившей ему пластинку с записями стихов К. И. Галчинского. Эту легенду опровергает З. Ратайчак в письме автору данной статьи:
Jedno tylko mogę już powiedzieć, że zainteresowanie J.B. polską poezją było wcześniejsze niż nasze pierwsze spotkanie. Zadziwiająca była Jego znajomość np. polskiej poezji barokowej… oraz póżniejszej poromantycznej… Ja w tym nie brałam udziału. Natomiast płyta z poezją Gałczyńskiego – to mój podarunek.
538
Возвращаясь к теме хора, вспомним, что в Советском Союзе хоровое начало, особенно в 1930‐е гг., играло важнейшую социальную функцию. Через становление единичного всеобщим, индивидуального коллективным порождался Советский миф или хор.
540
542
544
Автор выражает глубокую благодарность профессору Зофье Ратайчак (Катовице) за предоставленную информацию.