Он использовал свой дар на полную, сканируя пустоши на максимальную дальность в попытках уловить сознание Рогнеды. Волна за волной он прочесывал территорию, подчинял сознания птеров и горгов и уже их рассылал в поисках нужной ему цели. В голове царил натуральный зверинец. Он одновременно смотрел своими глазами и глазами своих марионеток. После встречи с арахнидом он теперь знал приблизительную границу своих возможностей, поэтому сейчас вместе с ним по пустошам рыскало порядка сотни подчиненных зверей и птицеящеров.
Но всё было тщетно. К ночи он вымотался настолько, что просто не был в состоянии говорить. Он лишь дал команду товарищам сворачивать к Проклятым горам на ночёвку. Слушались его беспрекословно, ведь от его способностей зависела жизнь каждого. Сидя у костра, Беримир продолжал рыскать глазами зверей по пустошам в надежде отыскать Рогнеду. Ну не могла она пропасть бесследно!
Он настолько глубоко погрузился в сознания своих марионеток, что не сразу уловил тонкий, на уровне писка, зов к его собственному естеству. Его звали. Голос был настолько искажён, что в нём с трудом угадывалась человеческая речь. Но зов шёл из Проклятых гор. Настырный, плачущий, с нотками надежды и отчаяния. Другие менталисты часто говорили, что слышали что-то подобное рядом с землями кетцев и танагров. Но с ним это случилось впервые.
Самое сильное чувство в мире — не любовь и не ненависть, нет. Самое сильное и неистребимое чувство — это надежда. Она живуча, выворачивает тебя наизнанку и заставляет жить даже в такие моменты, когда нет ни смысла, ни сил, ни желания сделать вдох. Это самое чувство толкало Беримира к Проклятым горам. Он истово верил, что та сущность, которую создала Рогнеда из части своей души, не могла погибнуть, растерзанная тварями пустошей. Нет. Только не такая. Эта найдёт выход и увернётся из-под лапы самой смерти, чтобы вернуться домой.
Поэтому Беримир, словно зверь, учуявший след, шёл сквозь волны ужаса и чужой боли на зов. Каждый шаг давался невообразимо тяжело, он отпускал своих марионеток лишь бы удержаться на грани собственного сознания. Но зов становился всё явней и сильнее. Ирбис уже различал нотки голоса айше ягуров. Она звала отчаянно, с мольбой, звала именно его, ведь только он мог услышать призыв о помощи.
«Беримир, услышь меня! Я здесь! Найди меня! Пожалуйста! Я знаю, ты сможешь!»
Эхо её слов огнём горело в сознании, заставляя идти сквозь боль и кровь, сквозь ужас и расщепление собственного я на мириады пылинок. И вдруг крик оборвался. След последнего призыва ещё блуждал по степи, когда он понял почему. Оседая на землю, оплетенную фиолетовыми цветами вереска, вытирая кровь с лица, он понял, почему она замолчала.
Именно в этот момент он был точно уверен, что это был зов настоящей Рогнеды, а не зов Проклятых гор. Проклятье вытягивало все силы из путников, с удовольствием выпивая досуха души оборотней и людей. Чтобы дальше жить, ему нужна была сила, и проклятье щедро черпало её из зазевавшихся путников. Похоже, девушка это поняла. Котёнок не смог променять свою маленькую пушистую шёрстку на шкуру взрослого ирбиса.
Он сидел на земле и смотрел в никуда, понимая, что сам не смог бы поступить, как она. Не смог бы поставить чужую жизнь выше своей. Тут же в памяти всплыли воспоминания, показанные Рогнедой. Как он, наследник снежных барсов, вскрывает себе горло и подставляет хрупкой девушке для подпитки. По лицу Беримира катились кровавые слёзы печали по тому, что когда-то сбылось и чему не суждено было случиться.
Таким наутро его забрали товарищи. Опустошённым, с почерневшим лицом и потухшим взглядом.
Дара с дочерями встречала амори Эфу. Та возвращалась мрачнее тучи. Отряд аспид входил в подземное логово, храня молчание. Словно лесной пожар, беспощадный и неукротимый, среди пустынниц расходилась новость. Погибла младшая айше клана ягуаров, Рогнеда.
Дара опустила глаза в пол, чтобы не выдать собственных чувств. Лишь костяшки пальцев, удерживающих хлыст, побелели от напряжения. Дерево рукояти жалобно треснуло, осыпаясь щепками у ног матери. Какой бы она не была, но Дара потеряла дочь. Плоть от плоти своей. Тем кощунственней прозвучали слова старшей дочери:
— Туда ей и дорога, — хмыкнула за спиной Миа. — Давно пора.
И Дара не выдержала. Время замедлило свой бег, когда она заметила ярость, взорвавшуюся в глазах амори Эфы. Опережая бабушку на доли секунды, Дара наотмашь ударила кнутом Мию и прошипела: