Амори молчал. Он не успел. Слишком медлил. Надеялся на предков и на стихию. Их оборванные жизни на его совести.
— Ора нашли?
— А как же. Рядом с ним нашли девицу беременную. Дитя успели сохранить. Этот засранец умудрился нас с тобой сделать бабушкой и дедушкой.
Информация с трудом пробивалась сквозь кокон скорби и горя, который Ордун начал возводить вокруг своего сердца.
— Как?
— Ты забыл, как дети делаются? — сыронизировала аспида. — Так могу напомнить, как поправишься. Тем более вам теперь численность клана восстанавливать надо.
Начавший было опадать кокон снова восставал с новыми силами.
— Клана и нет считай уже. Тысяча. Это…
— Очнись! — аспида щёлкала пальцами у лица Ордуна, привлекая внимание. — Тысяча — это только у нас, ещё чуть меньше трёх тысяч сейчас у ягуаров заземлились по последним сведениям. Их там Реда строит. Говорят, что какому-то белобрысому нахалу из ваших она нос подравняла и в темницу кинула за саботаж. Сидит теперь горемычный, дожидается, пока ты или Ора пожалуете.
Ордун неверяще смотрел в глаза аспиде. Казалось, это какая-то жестокая шутка. Пустынница с таким спокойствием говорила об обыденных вещах, что всей душой хотелось верить. Эфа уверенно выдержала его взгляд с кривой улыбкой на устах.
— Прекращай впадать в уныние. Пора вставать на крыло. А то взвалил всё на наши хрупкие женские плечи, а мы разгребаем последствия, — аспида наклонилась к аэру и страстно поцеловала, да так, что Ордун поневоле откликнулся. — Жизнь продолжается. Я пришлю к тебе Ора, он введёт в курс дела.
Амори покидала палату, чуть покачивая упругими бёдрами, будто напоминая о всех проведенных вместе ночах. А Ордун в одном определённом месте явственно почувствовал, как к нему действительно возвращается жизнь. Возможно, и стоит рассмотреть предложение Эфы о восстановлении численности клана.
Сурам уже третьи сутки жил в подземном логове пустынниц. Спасательные поиски завершились, и ему нечем было заняться. Аспиды не жаловали мужчин у себя дома и даже в столь исключительных обстоятельствах не изменили себе. Для мужчин-чужаков освободили целый район в подземных пещерах, но покидать его запретили. Ягуары жили там же в ожидании, когда смогут провести орлов в последний путь. Если бы не это, аэры улетели своим ходом, а ягуары ушли своим. Но обряд прощания решено было проводить совместный, а потому тела нужно было доставить к ягуарам.
Настроение было преотвратным. Последний день поисков намертво въелся в память изломанными телами детей, разбившихся о камни. Сураму хотелось рвать и метать, глядя на искажённые мукой лица. Ягуар бы с радостью оживил идиотов, выбравших путь через горы, а затем снова убил голыми руками, лишь бы стереть из памяти детские лица. Он — воин, он привык отнимать жизни и смотреть смерти в глаза. Но дети. Нет! Так быть не должно!
Внешне Сурам был абсолютно спокоен и даже не одергивал своих воинов, когда видел, как они утирают скупые слёзы при виде очередных жертв. Но внутренне он выл, вопрошая этот мир: «За что детям выпала такая страшная смерть?» Ощущение дыхания смерти в затылок не покинуло его и сейчас.
Тем противоестественней для него было происходящее вокруг. Двуипостасные снимали стресс самым что ни на есть естественным путём. Инстинктам была дана полная свобода. С учётом негласного курса на восполнение рядов аэров, все сношались со всеми без разбору. Его воины тоже в этом участвовали, лишь Сурам смотрел на всё это с омерзением.
На третью ночь к нему пришла Эфисе. Командир отряда пустынниц была хмурой и неприветливой. Куда-то делись нарочитая обольстительность и сексуальность. На лице залегли тени, в уголках глаз появились морщинки. Губы аспиды были истерзаны и чуть кровоточили.
Пустынница молча вошла комнату, отведённую Сураму, и закрыла за собой дверь, прислонившись к ней спиной. В руках у Эфисе была глиняная бутыль. Аспида постояла какое-то время с закрытыми глазами, после чего тряхнула головой, словно прогоняя наваждение.
Пробка бесшумно покинула горлышко, и аспида приложилась к бутылке несколькими жадными глотками. По щеке девушки катилась одинокая слезинка. Саму пустынницу ноги уже не держали, и она медленно сползала вдоль двери. Отовсюду доносился гулкий смех, пьяные от страсти стоны и характерные шлепки обнажённых тел. Весь мир вокруг них жил, одурманенный победой жизни над смертью. И лишь в их комнате стояла гулкая тишина, разбавляемая тяжёлым дыханием.
Аспида отхлебнула ещё из бутылки и протянула ту Сураму. Глаза её распахнулись, но взгляд оставался пустым.