Когда я планировал её и разговаривал с другими авторами, стало ясно, что помимо деталей сюжета или персонажей, книга должна соединить раннюю часть осады с более поздней, безумной, отчаянной, дикой войной завершающих этапов. То, как ведётся война, переходит от рациональной стратегии Пертурабо, противостоящей рассчитанным жертвам Дорна, к войне иррациональной, сверхъестественной, разума и души. Оптимизм защитников начинает скатываться в отчаяние. Идеалы, за которые персонажи цеплялись в прошлом, начинают рушиться под давлением того, с чем они сталкиваются.
— Где я? — спросил он.
— В другом мире, — ответил Торгун.
— Всё ещё на Терре?
— Земля изменилась, — произнёс голос Есугэя. — Место то же самое, но это не та земля, по которой ты ходил раньше. Опора наклонилась. Прошлое пришло сюда умереть, и это всего лишь одна смерть среди многих.
— Смерть чего? — спросил он.
— Смерть войн, в которых мы сражались и лжи, которую рассказывали себе, пока сражались в них .
Как и в случае с Шибаном в этом отрывке, многие персонажи могут видеть и чувствовать изменения во вселенной, частью которой они являются. Идеалы, ложь и надежды Великого крестового похода рушились и разваливались с самого начала Ереси Гора, но это тот момент, когда столь многое наконец начинает принимать ту форму, которую будет сохранять в долгом падении во тьму следующих десяти тысяч лет.
— Во что меня вербуют?
— В справедливое и необходимое дело.
Мауэр рассмеялась:
— Так всё всегда и начинается.
[…]
Рогал Дорн посмотрел на Архама.
— Передай сообщение Загрею Кейну и командующим стен. Открыть запасы оружия. Все. — Он оглянулся на преклонившего колени префекта ордо Синистер.
— Встаньте, — сказал он, — и, моей волей, выступайте.
[…]
— Она думает о средствах достижения цели, и как только она видит цель, все и вся становится средством. На вашем месте я бы не стал ей слишком доверять, боэтарх… — Он замолчал и грустно улыбнулся. — Фактически, не верить никому — может быть самым мудрым принципом.
[…]
Он подумал о башне, всё то время назад, о ноже у себя за поясом сейчас и о молнии, падающей с неба. Небольшой выбор. Большой выбор. Через некоторое время они стали одним и тем же.
И в частности, это тот момент, когда нечеловеческие силы в игре достигают пика своей мощи.
Сны и отчаяние
— Зачем ты это сделал? — тихо спросила она.
Он дёрнулся. Выросший на губах красный пузырь лопнул.
— Явь — это отчаяние… — прошипел он. — Теперь они будут вечно видеть сны.
Под поверхностью событий в книге находятся два полюса, которые разрывают швы реальности. С одной стороны, есть отчаяние. Отчаяние людей, которые сражались и сражались, а их оттесняли дюйм за дюймом; они смотрели, как умирают люди, истощённые и видевшие в надежде только ложь. Они одерживали победы, они держались, но положение дел не становилось лучше. Победа у Сатурнианской стены была вчера, и всё, что она принесла, — ещё один день сокрушительных усилий и потерь. Кроме того, в этот момент Осады вся мощь варпа сосредоточена на Терре и Дворце. Отчаяние всех тех, у кого не хватает чего-то, за что можно зацепиться, находит ответ в психическом царстве, что, в свою очередь, подпитывает отчаяние, и эффект только усиливается.
На другом полюсе находится отчаянное желание сбежать от страданий. Эта потребность также находит отражение в варпе и порождает невозможные сны о побеге и рае. «Мортис» намеренно заполнен снами, и люди падают, ходят и говорят о снах. Такие сны почти всегда плохие — вы не хотите видеть сны, потому что, хотя сон и сны могут предложить освобождение и спасение, они хищны. Усни и твоя душа будет разорвана на части, и поэтому проснувшись, ты сделаешь всё, чтобы вернуться в свои сны. Итак, защитников Дворца сокрушают, а затем разрывают на части, пока две силы в зеркале варпа питаются их надеждой и страданиями. У этих двух сил, конечно, есть имена: Нургл и Слаанеш, боги Хаоса распада, отчаяния и чумы, а также удовольствия и излишеств.