Вот так и получилось, что Таити, без какого-либо предварительного умысла и без веских оснований, стал в 1842 году французским владением. Часто сменявшие друг друга незадачливые губернаторы быстро убедились, что остров и впрямь, как об этом твердил Гизо, не представлял собой никакой ценности. В отличие от практически всех колоний в Африке, Азии и Америке здесь не было ни золота, ни серебра, ни иных благородных металлов, ни драгоценных камней. Слов нет, благодаря вечно парниковому климату (круглый год около 30 градусов) и обилию дождей все семена и саженцы отменно приживались на таитянской почве, да только почвы было очень мало. Во-первых, сам остров невелик — всего 1000 квадратных километров, а во-вторых, девять десятых этой площади занимают разрушенные эрозией, труднодоступные вулканические вершины, две из которых достигают в высоту более 2 тысяч метров. Так что на прибыльные плантации сахарного тростника, хлопчатника или бобов какао, как в других тропических колониях, здесь рассчитывать не приходилось. Тем более что таитяне не горели желанием променять свое свободное существование на мрачный труд подневольных тружеников.
Таким образом, у французов, задумавших поселиться в колониях, были самые веские причины обходить Таити. Единственными, кто совершал далекое путешествие на этот остров вокруг мыса Горн или мыса Доброй Надежды, были незадачливые рекруты, коим предстояло служить в гарнизоне Папеэте или на борту военного корабля в базирующейся там же эскадре. Срок службы составлял тогда три года, и многие солдаты и матросы обзаводились возлюбленными-таитянками, женились на них и даже оставались на острове, если жены настаивали. Как правило, они жили за счет таитянской родни, но некоторые открывали трактир или бакалейную лавку. Их подраставшие дети обычно вступали в брак с местными, так что каждое новое поколение по языку и быту становилось все более полинезийским. Примеру французов следовали многие отставшие от своих кораблей моряки, преимущественно американцы и скандинавы. Таким образом, на Таити происходила своего рода колонизация изнутри. Аналогичный процесс, хотя и в неизмеримо меньшем масштабе, наблюдался на соседних островах, куда постепенно распространялось французское владычество.
Вследствие всех этих смешений рас мы видим теперь на островах людей со всевозможными оттенками кожи, представляющих к тому же и самые разные грани двух культур. Так, на одном «полюсе» можно встретить какого-нибудь Дюпона, Смита или Андерссона, который говорит только по-полинезийски и живет на полинезийский лад, хотя внешность у него может быть вовсе не полинезийская. А на другом расовом и культурном полюсе вы увидите чистокровного на первый взгляд островитянина по имени Тетуа или Терии, который говорит только по-французски и ведет чисто европейский образ жизни. Лица, ухитрившиеся сочетать черты полинезийской и французской культур, называют себя, ничуть не стыдясь этого слова, метисами (по-французски — «деми»), изрядно озадачивая тем всех приезжих, поскольку критерием для такого наименования служат не расовые, а культурные признаки. Метисы часто занимают должности учителей, мелких чиновников и полицейских — другими словами, работают там, где принадлежность к двум культурам помогает им осуществлять столь важный контакт между французской и полинезийской этническими группами.
Гораздо легче выделить и обозначить две оставшиеся группы, которые сложились в основном уже в нашем столетии: предпринимателей французского происхождения и китайцев. Поскольку Французская Полинезия производила очень мало экспортных товаров, притом в крайне скромных количествах (в хороший год от силы 25 тысяч тонн копры, 200 тонн ванили и 500 тонн перламутра), неудивительно, что число французов, селившихся на Гаити с целью заняться экспортом, росло очень медленно. Почти все они начинали в качестве скупщиков какой-нибудь парижской колониальной компании и открывали собственное дело только после основательного изучения капризов местного рынка. Даже если прибавить сюда предпринимателей, которые делали упор на импорт немногочисленных пользующихся спросом в колониях промышленных и продовольственных товаров, эта категория в разгар колониальной эпохи (1939 год) составляла не более 400 человек.
За то же время во Французской Полинезии обосновалось примерно в десять раз больше китайцев. В основном лавочники, ремесленники, уличные торговцы, трактирщики, крестьяне и кули, которые бежали от голода и гражданских войн в Китае в 10-х и 20-х годах вашего столетия. Поле деятельности для них на островах было свободно, и они открывали лавочки, мастерские, ресторанчики, разводили овощи. Наиболее ловкие и напористые сумели даже поколебать французскую монополию и утвердиться в оптовой торговле.
Одновременно Париж, разумеется, продолжал регулярно посылать чиновников на трехгодичную службу. Вплоть до второй мировой войны эти чиновники из всех обитателей колонии вели самый приятный образ жизни. Во-первых, они получали отличное жалованье (и оно повышалось по мере удаления от отечества); во-вторых, у них было очень мало дел — но все же достаточно, чтобы привязать их к удобным конторам и уютным жилищам в Папеэте. Разве что губернатор со своими ближайшими сотрудниками раз в год посещал на военном корабле ближайшие острова, где произносил патриотические речи на прекрасном и мелодичном, тем не менее мало понятном для островитян французском языке, за что те вознаграждали его песнями, танцами и роскошным угощением. Остальное время губернатор, как и прочие чиновники, проводил в Папеэте, составляя блестящие доклады (которые в Париже никто не читал), посещая званые обеды, воздавая должное абсенту и играя в домино. А также обсуждая повышения по службе, ставки заработной платы и французскую политику. Личный контакт чиновников с полинезийским населением сводился к общению с молодыми и миловидными, но далеко не невинными девушками.
Казалось бы, служащих администрации должны связывать прочные нити с соотечественниками — французскими предпринимателями, постоянно проживающими на Таити и, как правило, женатыми на француженках.
На самом деле эти две группы вовсе не соприкасались и открыто не выносили друг друга. Причину понять нетрудно. Деловые люди не только думали, но и сердито говорили вслух, что бюрократы из правительственных канцелярий издают слишком много дурацких указов и постановлений. В свою очередь, чиновники не менее рьяно твердили, что все граждане обязаны соблюдать французский правопорядок. Китайские дельцы, конечно, полностью разделяли мнение своих французских коллег, однако предпочитали тактично обходить мешающие им постановления с помощью умело подобранных подарков власть имущим.
Разрыв между теорией и практикой наблюдался также в области народного представительства. В 20-х и 30-х годах XX века закон в подлинно демократическом духе предписывал колонии избирать представителя для защиты своих интересов в парламенте Парижа. Однако сей благородный принцип применялся так, что большинству населения, то есть полинезийцам, было мало радости от парламентской системы. Ибо выбирать они могли только между парижскими юристами, которые никогда не посещали Французскую Полинезию и если даже делали для нее что-то, то исключительно в плане защиты интересов предпринимателей-французов. Вы спросите: почему же полинезийцы не выдвигали своих кандидатов? Ответ: они были совершенно убеждены, что справляться со столь ответственными обязанностями может только человек, говорящий по-французски и получивший юридическое образование. Более того, полинезийцы почитали себя столь же не подготовленными для участия в местном Консультативном совете, вследствие чего он девяносто лет состоял из французских чиновников и предпринимателей, назначаемых губернатором. Впрочем, потеря для полинезийца была невелика, ибо десять членов совета могли, как явствует из названия, только «консультировать» губернатора, и, если тому консультация оказывалась не по вкусу, он назначал более покладистых советчиков.
Однако важнее всего то, что утвердившаяся система, при которой практически все французы и китайцы были сосредоточены в Папеэте, была только на пользу полинезийцам, населявшим прочие части Таити и остальные четыре архипелага, входящие в колонию. Даже если какое-нибудь из юридически совершенных постановлений, кои чиновники повседневно стряпали в своих канцеляриях, случайно доходило до далеких селений и островов, никакой беды от этого не было, потому что даже те, кто немного читал по-французски, все равно не могли в них разобраться. В итоге управление по-прежнему зиждилось на исконном обычном праве. Единственное существенное изменение заключалось в том, что во главе общин, как правило, теперь стояли не вожди из старых династий, а священники — полинезийцы в пределах доминировавших на Таити протестантских приходов и французы в католических приходах, которые все еще сохраняли ведущие позиции на Маркизах, островах Гамбье и в восточной части архипелага Туамоту. Что до новых вождей, избираемых народом, то они фактически были всего лишь мальчиками на побегушках у священников.