— Эй, проснись, куда мне идти? Голос Лиззи возвращает меня к реальности. И к проблеме не терпящей отлагательства, найти место где поставить лодку на якорь, прежде чем стемнеет.
Лиззи стоит на руле в нерешительности, направиться в правый рукав или в левый. Я на мачте пытаюсь направлять её. Между каналами нет большой разницы. Оба кажется длятся ещё немного и видимо занесены песком, словно они выполнили свою задачу, достигнув мёртвого города. У нас очень мало пространства для манёвра и осталось совсем мало света. Выбираем правый канал, который кажется чуть шире. Восточный берег, на котором находится Суакин, не отстоит и на пятьдесят метров от западного, на котором только пустыня. Места недостаточно, потому что если бросить якорь в центре, ветер может вынести нас на один или другой берег. И всё таки я знаю, что торговые суда, в своё время, заходили сюда! В конце концов находим решение: становимся на два якоря. Один с носа, на краю канала, у самой пустыни, другой с кормы, у самой каменной арки, которая представляла собой северный вход города. Таким образом «Barca Pulita» стоит поперёк и закрывает весь проход, удерживаемая в центре двумя якорями, которые тянут в противоположных направлениях.
Думаю именно так стояли на якоре суда древних купцов.
Маленький Тай толкает гигантские ворота, которые скрипят и кажется сейчас развалятся, и делает знак входить. Несколько шагов и мы оказываемся в призрачном мире: заброшенные дома, наполовину обрушенные, грифы летают кругами и издают пронзительные крики, ветер свистя носит песчаные вихри от одних развалин к другим.
Тай, это мальчишка восьми лет, который вышел нам на встречу на своём ветхом каноэ, таком же маленьком как и он сам, когда мы на тендере подходили к острову в поисках места где причалить. Он сделал знак следовать за ним, что то хочет нам показать. И вот, за тяжёлыми воротами то, что осталось от Суакина, некогда процветающего порта на Красном Море. Здесь торговали золотом, слоновой костью, специями, страусиными перьями, здесь был крупный рынок рабов. Жители города были богаты, они построили свои дворцы из коралловых глыб но спроектировали их как в Венеции или в Константинополе, украшая арками, коваными решётками, куполами и цветной плиткой. Потом неожиданно всё закончилось: суда стали слишком большими для маленького фиорда, в другом месте построили новый порт и Суакин был заброшен. Со временем ветер пустыни несущий песок стал подтачивать дома, и они, кирпич за кирпичом начали рушиться.
Тай перенял от своего деда историю Суакина. Перебегая от одной кучи обломков к другой он поясняет: здесь был минарет большой мечети, это колонны дворца правителя, а вот это ворота крытого рынка. Его дедушка ещё помнит времена, когда Суакин был жив. И может быть, кто знает, древние жители Суакина возвращаются сюда в ночи полнолуния и развлекаются в своих старых дворцах.
Малыш ведёт нас мимо остатков аркад, переступает пороги, за которыми теперь ничего нет. Для каждых развалин у него есть соответствующие названия, которые позволяют ориентироваться в лабиринте улочек: «Slaves, stores, chief, camel».
С этим последним словом он выводит нас через другие ворота и мы снова в пустыне перед узким перешейком, длинной несколько десятков метров, который соединяет остров с материком. Сразу же за перешейком огромное пространство окружённое стенами, по большей части разрушенными, древний караван-сарай. Здесь останавливались караваны верблюдов и колонны рабов в ожидании продажи на аукционе: в город впускали только свободных людей и ценные товары.
Чуть дальше находится новый посёлок. Новый, если можно так сказать, потому что это всего лишь группа лачуг вдоль грязной и пыльной дороги, полной мусора и колдобин.
Портной выставил посреди дороги свой древний «Зингер» с педальным приводом. Босая нога выглядывает из под белого балахона и ритмично двигается в такт с движением иглы. В грязных лавчонках продают овечьи шкуры, ещё свежие, покрытые мухами, неизвестные крупы в круглых корзинах посреди дороги, мелкий древесный уголь вперемешку с тараканами, почерневшую керамическую посуду.
Тай похоже недоволен нашими исследованиями за пределами города и старается вернуть нас назад, пытаясь что-то объяснить:
— Bukra, bukra… — завтра.
— Но почему завтра?
— Может он просто хочет сказать что уже поздно?
Солнце опять опустилось низко над пустыней, и небо за коралловыми руинами стало тёмно голубым. Чтобы вернуться туда, где мы оставили тендер, мы снова должны пройти через заброшенный город. Мальчик прощается с нами у ворот, и его бесконечное «bukra» заставляет нас предположить, что завтра утром мы опять встретимся.
В самом Суакине тени облаков летящих по ветру оживляют старые дворцы. Это игра узоров и кружев. Дряхлый минарет кажется качается и невидимая рука непрерывно открывает и закрывает арку ограничивавшую территорию складов специй.
Вдруг из за угла в полумраке материализуется человеческая фигура, одетая в длинные белые одежды, лицо чёрное, испуганный взгляд. Суёт руку под короткую жилетку из тёмной ткани и в лунном свете блестит лезвие кинжала. Кровь стынет у меня в жилах, пытаюсь восстановить в голове кратчайший путь в лабиринте улочек до нашей надувашки. Потом думаю, что он наверняка знает дорогу лучше, и убежать не удастся. Инстинктивно укрываюсь за спиной Карло, который схватил меня за запястье и тянет вниз, притягивая как можно ближе к себе.
Проходит пара бесконечных секунд, прежде чем наконец могу разглядеть лицо мужчины.
Вижу, что он испуган больше нас. Стоит неподвижно, раскрыв рот и, кажется, готов с момента на момент удариться в бегство.
— Салам алейкум — приветствую я его.
— …алейкум ассалам.
Он не ожидал. Лицо расслабляется и изображает некое подобие улыбки. Приближается к нам, всё так же с обнажённым кинжалом и уже более твёрдым голосом заявляет:
— «Talatamia dinar!» триста динар.
— Он хочет просто продать нам его?
— Думаю да…Всё таки мы немного чокнутые!
Очень красивый кинжал, с костяной ручкой, раздваивающейся на два завитка, кожаные немного воняющие ножны, закрывают острый сужающийся клинок, хоть и слегка ржавый.
Мы так испуганы, что даже не торгуемся, хотя триста динар для суданца это целое состояние. Карло вытаскивает из кармана деньги, отсчитывает и суёт мужчине, который не верит своим глазам, забирает у него кинжал и тащит меня к тендеру, который заждался нас.
Старый суданец остаётся там, в белом балахоне, разглядывая своё сокровище в свете луны.
На следующий день встречаем Тая у ворот. Он кажется спешит и ведёт нас короткой дорогой между коралловых глыб, через дворы старых дворцов, к перешейку.
На той стороне видно движение множества людей. Сюрприз. Пространство внутри караван-сарая, которое вчера было пусто, теперь полно верблюдов мужчин, женщин и детей.
Верблюды, стоящие и лежащие жуют или дремлют. На огромных шерстяных коврах коричневого и бежевого цвета в одном углу спять дети, в другом, сидящие на корточках женщины продают ткани, одежду, благовония и кожу.
Одежды у бедуинок очень ярких цветов. Юбка, состоящая из нескольких зелёных, красных и жёлтых лоскутов с золочёной, чёрной или красной каймой и тёмно-красная блузка. Две чёрных бархатных накидки с серебристым краем покрывают голову, лицо и плечи. Видны только глаза, и чёлка из чёрных блестящих завитков на лбу.
— И откуда они появились? — Я ошеломлена цветастой толпой.
— Не знаю, из пустыни.
Вот, всегда так. Как мы не стараемся всё задокументировать, каждый раз, когда прибываем на место, что-то от нас ускользает. Как бы мне хотелось узнать побольше об этих людях!
Видно, что это кочевники пустыни. Вид у них гордый и воинственный. Мужчины вооружены длинными саблями, которые носят на поясе или оставляют притороченными к верблюжьим вьюкам. Конечно, они тоже бедны, если бедными считать людей не имеющих дома, автомобилей и электроприборов. Но бедными они не кажутся. По их манере двигаться, по тому как они смотрят в глаза, уверенно и без смущения, понимаешь, что им всего хватает.