— Давай пять. — отвечаю с ходу.
— Хорошо, только я должен вас спрятать — говорит он, показывая на охранников у причалов.
Таким образом мы оказались на палубе доу в микроскопической деревянной шлюпке, которая обычно служит для перевозки людей на берег, но так как сейчас доу стоит у причала, она лежит на палубе, рядом с демонтированным бортовым гальюном.
Так мы провели вторую половину дня полулёжа в шлюпке в компании семейства тараканов и десятков других насекомых, невидимые для окружающих, шпионя за погрузкой и разгрузкой десятков судов, неизвестно откуда прибывших и неизвестно куда отправляющихся.
Вдруг причал наполняется зебу. Это африканский эквивалент наших буйволов. Для погрузки стада уложили доски с причала на борт доу. Но животные боятся воды и сопротивляются, упираются копытами, мычат. Люди толкают и хлещут их, тянут за рога, уши и хвосты без всякой жалости. Воздух наполняется тревожным мычанием и запахом навоза. Сотни напуганных животных спотыкаются, пятятся и толкаются, прыгают и в конце концов скатываются в трюмы закатив сумасшедшие глаза.
Сто лет назад из этого самого порта на точно таких же судах увозили стада человеческих существ. Захваченные в войнах или просто купленные в собственных деревнях африканцы совершали длинные переходы из глубины материка на побережье. Пока их вели по джунглям, пусть и закованными в кандалы и цепи, несчастные сохраняли какую то надежду.
Ведь джунгли были их домом, и глядя вокруг они всё время видели привычную среду.
Трагедия происходила здесь, по прибытию в порт. Люди, никогда не видевшие ничего, кроме долины в которой родились, оказывались вдруг на берегу моря. Бесконечное, огромное пустое пространство без деревьев, без травы, без животных. Двадцатиметровое судно должно было казаться им странным созданием, возможно зверем, притаившимся в мутной воде порта, готовым проглотить их навсегда. Видя своих товарищей, исчезающих в трюмах, поглощаемых тёмным люком ведущим под воду, многие вырывались из цепей, калеча конечности и умирая от потери крови. Другие бросались в море, третьи сходили с ума.
Хроники тех времён говорят, что только четверть рабов достигала пункта назначения.
Городок на побережье, служивший пунктом отправки рабов был переименован в Bagamoyo — «Оставь своё сердце».
Тем временем вереница грузчиков, каждый с пятидесятикилограммовым мешком кукурузы на плече, заканчивают погрузку нашего доу. Они подходят к причалу, поднимаются на борт по шаткой доске и сгружают мешки на палубу, где их принимают другие, поднимают и тащат в трюм. Многие мешки дырявые и оставляют за собой ручейки беловатых зёрен кукурузы, которые те же грузчики собирают украдкой. Один, самый смелый, повесил на шею что-то вроде сумки цвета кофе с молоком и ковыряет прямо в дырках, извлекая пригоршни золотистых зёрен, пока его не замечает охрана и не утаскивает прочь. Но как только охрана уходит, остальные используют момент, чтобы набить карманы зёрнами. Кто знает, может застуканный бедолага был в сговоре с товарищами.
Лежа здесь, на дне лодки, время кажется течёт ужасно медленно. Нас никто не видит, но солнце палит нещадно. Жара. Очень неудобно. Скучно. Я не могу даже вытянуть ноги и вспоминаю нашу лодку, просторную и удобную, стоящую на якоре в нескольких милях отсюда.
— И куда нас занесло?
— Надеюсь это не опасно.
Бедность и нищета окружают нас. Многие из этих людей сегодня вечером возможно даже не смогут накормить досыта свои семьи. Я смотрю на телекамеру, которую держу за пазухой. Она маленькая, умещается в ладони, но на деньги, которые она стоит можно было бы купить сотни мешков кукурузы. Мне немного стыдно. И что теперь? Продать камеру и купить кукурузы, чтобы раздать голодным, как современный святой Франциск? Или спрятать, чтобы не вызвать ни у кого соблазна украсть её?
Я вдруг понимаю, что наша безопасность целиком зависит от тех, кто даже не зная нас, согласился нас спрятать и перевезти. Если с нами что-то случится, здесь или в море, никто не сможет проследить наши перемещения, мы просто исчезнем.
Солнце село. Коровы и телята загружены в трюмы стоящих рядом доу, наш трюм забит кукурузой и толпа на берегу редеет настолько, что мы теперь можем выйти из укрытия.
— Наконец!
Гальюн убрали с его временного места, прямо перед нашими носами, и установили на штатное, за бортом. Это что-то вроде бочки, закреплённой на борту с наружной стороны так, что нижняя её часть находится над самой поверхностью воды. Чтобы сходить по нужде надо перелезть через борт и залезть внутрь. Стенки бочки укрывают от нескромных взглядов а в полу есть отверстие, через которое видно море.
Вечер. Поднимается парус с его огромной реей. Все мужчины имеющиеся на борту тянут его наверх, повиснув на талях, словно огромная человеческая гроздь. Напевая песню, чтобы выдерживать ритм, поднимают короткими резкими рывками. Парус надувается на ветру, огромный и великолепный, судно начинает беззвучно двигаться по неподвижной воде порта и, пройдя впритирку к соседним судам, направляется к выходу в открытое море.
За пределами порта нас накрывает ночь. Бриз усиливается и доу набирает ход. Ритмичным дуэтом звучат команды с кормы, от рулевого и с носа, от вперёдсмотрящего, и повинуясь этому ритму, экипаж работает фалами, и талями. Манёвры и повороты следуют один за одним в темноте и полной тишине, люди двигаются синхронно и слаженно, словно ночные привидения или участники древнего религиозного обряда. Они никогда в жизни не видели морских карт, но находят путь среди мелей по каким-то загадочным ориентирам.
— Что скажешь?
— Надеюсь нам дадут поесть.
— Нет, я имею в виду такой способ навигации. Ты только посмотри! Я вообще не понимаю, откуда они знают куда править.
Странно, но я не чувствую себя в опасности. Мы среди чужих людей, вдалеке от цивилизации с её писанными законами. Но, возможно, здесь действуют другие, более древние правила.
Внизу кто-то разжёг огонь. Самый молодой из экипажа теперь за кока и готовит ужин.
Казалось бы, разжигать огонь на деревянном судне с деревянной палубой, опаснейшее дело, но они делают это. Ужин готов через пол часа, когда мы уже в открытом море и все помыли руки водой из ржавой жестянки.
На корме, на мешках с кукурузой парнишка поставил пластиковую миску наполненную чем то белым, липким на вид. В центре миски, прямо в белую массу утоплена низкая пиала с красной жидкостью. Естественно все едят из одной общей миски. У них получается очень ловко. В кашицу погружают пальцы, не слишком глубоко, чтобы не обжечься, но достаточно, чтобы на кончиках осталось немного. Скатанный шарик макают в красный соус и отправляют в рот. Губы касаются только шарика из каши, пальцы остаются чистыми для следующей порции.
Мы имитируем их как можем, стараясь не обжечься, не облиться, не попасть впросак.
Ужинаем молча. Мы смотрим на них, они, с большим любопытством, на нас. А доу в это время, в полной темноте, каким то загадочным способом идет своим путем к Занзибару.
Но сейчас видимо что-то случилось. Судно стоит и все собрались на баке.
— Пойду посмотрю, подожди меня здесь.
— Ни за что. Я тоже пойду.
Мы идём по палубе спотыкаясь о невидимые предметы. Загадка разрешается очень просто.
Порвался парус. Шесть человек зашивают его деревянными иголками и нитью из скрученной пеньки. Остальные держат керосиновые лампы. Шкипер, увидев нас, улыбается.
— Если он не беспокоится, — подумал я — то и нам не стоит. И, так как делать особо нечего, мы возвращаемся на корму и снова занимаем свои лежанки, устроенные среди мешков.
Просыпаюсь с первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь веки.
— Который час?
— Без пятнадцати шесть. И пора уже браться за работу.
Появились стены Занзибара. Большие здания, кружевные стены, мечети, узорчатые фасады. Такой же вид открывался и двести лет назад судам с гружённым рабами.
Я достаю телекамеру, портативный треножник и микрофоны. Лиззи причёсывается. Мы должны заснять наше прибытие на Занзибар.