Я добрался до гостиничной лестницы, весьма довольный собой.
Должно быть, я пробыл один в комнате совсем недолго, от силы минут десять, когда там появилась Жаклин. Хотя мне показалось, будто все эти десять минут я проспал крепким сном, сраженный наповал пастисом вперемешку с вином, потому что у меня было такое ощущение, будто она меня разбудила. Она вошла без стука, потом тихо, не оборачиваясь, закрыла за собой дверь и, согнувшись в три погибели — как, знаете, те женщины из фильмов, что с пулею в животе и тайной в сердце из последних сил добираются до полицейского участка, чтобы перед смертью облегчить наконец свою душу, — добрела до камина и припала к нему спиной.
— Подонок, — еле слышно проговорила. — Подонок.
— Подонок, подонок, подонок.
Этот эпитет казался мне вполне заслуженным. Она разряжалась, как ружье. Открывала рот, и из него вылетали слова, одинаковые, как пули. Кстати сказать, это явно приносило ей облегчение.
— Подонок, подонок.
Повторив это положенное число раз, она как-то вдруг сникла и затихла. Глаза у нее увлажнились, и она проговорила:
— Можно подумать, эта твоя история с виноградом могла хоть кого-то обмануть. Ничтожество.
— Успокойся, — сказал я, просто чтобы что-то сказать.
— Думаешь, никто не понял, что ты просто хотел привлечь к себе внимание. Идиот несчастный.
Я еще никогда не видел ее такой. Это была совершенно другая женщина. И ведь теперь она уже больше ни на что не рассчитывала.
— И все это у меня на глазах, — выкрикнула, — прямо у меня под носом!
— Да успокойся ты, — повторил я.
— И все над тобой потешались.
Потом почти со смехом добавила:
— И она, она тоже потешалась над тобой.
От этих слов я как-то сразу протрезвел. И принялся слушать ее даже с каким-то интересом. Она это заметила.
— Интересно, и на что ты только рассчитывал, идиот несчастный?
С минуту она поколебалась, но, коли уж начала, надо было добивать до конца, а потому добавила:
— Нет, видел бы ты себя со стороны, это же просто умора какая-то!..
На мгновение мною овладело желание подняться и посмотреть на себя в зеркало, что висело над камином. Но для этого я был еще слишком сонным и ограничился тем, что ощупал руками лицо, пытаясь представить себе, как же я на самом деле могу выглядеть со стороны. Мне показалось, что защищался я с честью.
— По-моему, физиономия как физиономия, и вообще она здесь совершенно ни при чем, — все же немного встревоженно возразил я.
— Ах, вот как, значит, ни при чем? — удивилась. — Тогда, может, скажешь мне, кретин несчастный, кто же здесь при чем?
Я ответил ей как-то вяло, и тон мой вывел ее из себя куда больше, чем сам ответ.
— Понимаешь, мне бы очень хотелось, чтобы она взяла меня к себе на яхту, — ответил я, — вот в чем все дело.
— Чтобы она взяла тебя к себе на яхту?!.. И что же, интересно знать, ты там будешь делать?
— Понятия не имею, да что угодно.
— Да ты и реестра-то в отделе никогда путем вести не мог, хотела бы я знать, что ты сможешь делать у нее на яхте? — взвизгнула она.
— Сам не знаю, — повторил я, — да что скажут.
— А с чего бы это ей брать тебя к себе на яхту? Ну, зачем, скажи на милость, этой бабе брать с собой мужиков, разве что переспать, если уж очень приспичит…
— Да нет, ну это уж ты через край, — возразил я, — навряд ли она только для этого.
— Неужели ты и вправду думаешь, будто кто-нибудь, кроме меня, станет путаться с таким кретином, как ты? Нет, скажи, ты вообще хоть иногда смотришь на себя в зеркало? Ты хоть представляешь себе, какая у тебя идиотская физиономия, или нет?
Она добилась своего. Я все-таки поднялся, чтобы полюбоваться в каминное зеркало своей кретинской физиономией. И при этом, само собой, без всякой задней мысли, постарался придать ей как можно более благообразное выражение. Но тут она опять завопила:
— Нет, каков подонок!
Мне показалось, что голос ее разнесся по всей гостинице.
— Я немного пьян, — проговорил я, — ты уж извини.
Меня уже куда меньше клонило в сон. Все лицо ее буквально перекосилось от злости, и это вызвало во мне какие-то братские чувства.
— Ты вернешься вместе со мной, — снова завопила, — вот увидишь, ты вернешься.
Неужели она снова вообразила, будто это еще возможно? У меня возникло огромное желание срочно отделаться от нее и больше никогда о ней не вспоминать. Тем не менее я все-таки перебил ее.
— Нет, — возразил я. — Я останусь здесь. Что бы ты ни говорила, что бы ни делала, но я все равно останусь здесь.
Злость ее как-то сразу улеглась. Она посмотрела на меня мрачно, отрешенно, она ждала этого ответа. Потом проговорила, немного помолчав и явно только для себя самой:
— Я нянчилась с тобой два года. Силком заставляла ходить в министерство. Насильно кормила с ложечки. Стирала твое белье. У тебя вечно были такие грязнющие рубашки, а ты этого даже не замечал.
Я приподнялся и стал внимательно прислушиваться, правда, она этого даже не заметила.
— Ты говоришь, я не ел?
— Только благодаря мне ты не заболел туберкулезом.
— А насчет моих рубашек, это что, тоже правда?
— Да, это все замечали, кроме тебя. И по субботам, вместо того чтобы сходить в кино…
Она больше не могла говорить. Обхватила руками голову и разрыдалась.
— …я стирала твои рубашки… Теперь настал мой черед страдать.
— Ну, зачем же ты, не надо было… — проговорил я.
— А что мне оставалось делать? Допустить, чтобы ты заболел туберкулезом?
— Знаешь, — сказал я, — по-моему, так было бы даже лучше. А потом, ты ведь вполне могла отдавать мои рубашки в прачечную. Хотя, наверное, именно поэтому тебе и казалось, будто ты меня любила.
Но она меня даже не слушала.
— Два года, — повторяла, — два года псу под хвост, с каким-то подонком.
— Да нет, ты неправа, ну, почему же непременно псу под хвост, — успокаивал я, — так обычно говорят, но это не правда, ты их вовсе не растратила впустую.
— Может, по-твоему, это было большое приобретение?
— Понимаешь, мы всегда попусту теряем уйму времени, так уж устроена жизнь, — произнес я, — и если бы мы все начали сожалеть о подобных потерях, то в конце концов просто-напросто перебили бы друг друга, и все.
Она задумалась, лицо ее было печально. Мало того, что она уже больше ни на что не надеялась, у нее даже и злости-то не осталось. Я не мог перенести этого молчания и заговорил первым:
— Каждый отпуск я надеялся на чудо, что у меня хватит сил больше никогда не возвращаться в это самое Гражданское состояние. Ведь ты же сама это знаешь не хуже меня.
Она подняла голову и как-то очень искренне удивилась:
— Так, значит, это правда? Я и Гражданское состояние, выходит, для тебя мы и в самом деле одно и то же?
— Да нет, — возразил я. — Одно и то же — это моя жизнь и Гражданское состояние. А ты, все дело в том, что ты никогда не страдала от этого Гражданского состояния. Тебе не понять, каково это — целые дни напролет проводить в Гражданском состоянии.