— Можем потанцевать, — предложил я, — пока.
— Пока что?
— Пока вы еще здесь.
Она не ответила.
— Расскажите мне про свою яхту, — попросил я, — про «Гибралтар».
— Эта история не про яхту.
— Знаю, мне говорили, что эта история связана с мужчиной. Он что, был с Гибралтара, что ли?
— Нет. На самом деле он был ниоткуда. Может, — добавила она, — мне все-таки удастся отложить отъезд до послезавтра.
И что же это я себе такое вообразил? Ведь говорил же мне Эоло, что в море она, видимо, вполне обходится своими матросами. Рука моя больше не дрожала, и ощущение ее тела в моих объятиях больше не грозило лишить меня чувств.
— И что, вы теперь больше не живете вместе с этим мужчиной?
— Нет.
— Вы его бросили?
— Нет, это он меня бросил. — Потом, понизив голос, добавила: — Ладно, пусть будет послезавтра.
— А от кого это зависит?
— От меня.
— И что, у вас такое жесткое расписание?
— Ничего не поделаешь, приходится, — ответила она, потом улыбнулась и пояснила: — Хотя бы из-за приливов и отливов.
— Да, конечно, — согласился я, — особенно в Средиземном море.
Она рассмеялась.
— Да, — подтвердила она, — особенно в Средиземном море.
Я думал о мужчине, который бросил эту женщину. Я ничего не понимал. И больше ничего не говорил.
— А вы, почему вы бросили эту женщину? — едва слышно спросила она.
— Я ведь уже говорил вам, без всяких определенных причин.
— Но все равно, — возразила она, — в таких вещах всегда ведь бывают какие-то причины.
— Я не любил ее. Я никогда ее не любил.
Танец снова закончился. Карла вернулась и села за столик. Ей было очень жарко.
— Мне, правда, очень грустно, — призналась, — что вы уезжаете.
Похоже, она все время только об этом и думала, должно быть, не забывала об этом, даже когда танцевала.
— Я тебя очень люблю, — сказала она Карле.
Окинула меня каким-то молниеносным взглядом, потом снова повернулась к Карле. А я все думал и думал о мужчине, который бросил эту женщину.
— Ты должна выйти замуж, — сказала она, — не бери пример со своих сестер. Выходи поскорее замуж, и чем быстрей, тем лучше, а там будет видно. Ты не должна вот так состариться.
Карла о чем-то задумалась и залилась краской.
— Отец говорит, это не так-то просто, — проговорила она, — выйти замуж, а выбрать — это, должно быть, еще трудней.
Она тоже зарделась, совсем чуть-чуть, наверное, только я это и заметил, потом едва слышно проговорила:
— Послушай, главное — это чтобы ты сама его выбрала. А уж потом, когда по-настоящему захочешь, тебе останется только добиваться своего, и все.
— Ой, нет, что вы, — сказала Карла, — у меня ни за что не получится.
— Получится, вот увидишь, — заверила она.
— У меня в горле пересохло, — заметил я, — пойду принесу что-нибудь выпить.
Сходил в бар и принес три стакана кьянти. Когда вернулся, Карла уже снова ушла танцевать. Я выпил и ее кьянти.
— Пошли еще потанцуем, — предложил я.
— Вы так любите танцевать? — поинтересовалась она.
Потом встала с явным сожалением. По-моему, ей было бы приятней поговорить.
— Зачем это, — спросил я ее, — вам понадобилось надо мной издеваться?
— Да я вовсе над вами не издеваюсь, — возразила она. — С чего вы взяли?
Она удивилась. Хорошо, пусть хотя бы одна ночь, подумал я. И тогда впервые, спасибо кьянти, я решился чуть покрепче прижать ее к себе.
— Не надо на меня сердиться, — попросила она. Поезд уже больше не мчался в кромешной тьме моего сознания. Я хотел ее. Желание это пришло откуда-то издалека, из каких-то совсем заброшенных уголков моего тела и моей памяти.
— Мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне о нем.
Это была женщина, которая ночь проводила с мужчиной, а наутро снова пускалась в путь. И я желал ее именно такой — и никакой другой.
— Что ж, — проговорила она, — если угодно, это был матрос. Он был в крошечной шлюпке в открытом море где-то посреди Гибралтара, когда мы заметили его с яхты. Он подавал сигналы бедствия, мы подобрали его и подняли на борт. Вот так все и началось.
— И давно это случилось?
— Несколько лет тому назад, — ответила она.
— А почему он подавал сигналы бедствия?
Она говорила тоном, немного напоминавшим чтение наизусть заученного текста.
— Три дня назад, — проговорила она, — он удрал из Иностранного легиона. Прослужил там три года, не хватило терпения ждать еще два, что ему оставалось там провести, вот и решил удрать на шлюпке — шлюпке, которую украл.
В голосе ее сквозила какая-то невыразимая нежность. Должно быть, где-то в глубине у нее таился неисчерпаемый источник нежности.
— А почему он вступил в него?
— Его разыскивали, — ответила она, — за убийство.
Нельзя сказать, чтобы это удивило меня сверх меры. Она сказала это на редкость просто и еще, как мне показалось, с какой-то долей усталости.
— Вам нравятся люди, которые подают сигналы бедствия, угадал?
Она слегка отстранилась от меня, окинула изучающим взглядом. Я выдержал ее взгляд. Теперь я уже привык ко всему, даже к ее красоте.
— Да нет, — возразила она, похоже, немного смутившись, — не только в этом дело.
— А вот я еще в жизни никого не убил, — сознался я.
— Это не так-то просто, — с улыбкой заметила она, — надо, чтобы представился подходящий случай…
— А у меня такого случая никогда даже близко-то не было, — сказал я. — Насколько помнится, когда мне было восемь лет, я убил из карабина голубя, вот и все мои подвиги.
Она от души расхохоталась. Боже мой, как же она была красива.
— Боже мой, до чего же вы красивы, — проговорил я.
Вместо ответа она ограничилась улыбкой.
— Итак, вы подняли его на борт, да? — продолжил я. — И, наверное, накормили? Уверен, у него уже два дня маковой росинки во рту не было, ведь так?
— Всякий в этом мире может совершить убийство, — проговорила она, — напрасно говорят, будто на это способны только избранные.
— Короче говоря, бедствие так и не состоялось, — заметил я, — оно закончилось как нельзя благополучно.
— Пожалуй, — согласилась она, — думаю, вы правы, мне тоже кажется, что закончилось оно вполне благополучно. — Потом, чуть помолчав, поинтересовалась: — А можно спросить, чем вы занимаетесь?
— Министерство колоний, Отдел актов гражданского состояния. Делал копии свидетельств о браке, о рождении и о смерти тоже. После каждого свидетельства о смерти я мыл руки. Так что зимой у меня на руках появлялись цыпки.
Она немного посмеялась очень близко от моего лица.
— В конце каждого года у нас подводили статистику, сколько было запрошено свидетельств о рождении. Результаты были очень интересные. Обнаружилось, кто бы мог подумать, что их то больше, то меньше, год на год не приходится…
Если она засмеется, подумал я, то останется еще на один день. Она рассмеялась.
— Эти статистические данные были даже вывешены у нас в отделе. Ведь никогда не знаешь, может, там были люди, которым это могло показаться интересным.
— Выходит, — все еще смеясь, спросила она, — их запрашивают больше или меньше, в зависимости от года?
— Да. Никому так никогда и не удалось объяснить эту тайну. Единственное, что удалось заметить мне лично, это что високосные годы самые плодородные по части запросов на свидетельства о рождении. Я даже подготовил об этом доклад, но он так никого и не заинтересовал.
Я сжимал ее все крепче и крепче, и мне было трудно говорить.
— Почему вы говорите об этом в прошедшем времени? Вы что, в отпуске?
— Даже больше, чем в отпуске.
Танцы были в самом разгаре. Стало уже трудно пробираться сквозь толпу, чтобы потанцевать, но никто не жаловался. Оркестр играл из рук вон скверно.
— Как! Неужели вы бросили работу?
Я думал, она уже все поняла, но нет, она так ничего и не поняла, даже она, и то не поняла всего, во всяком случае, не сразу.