Я смотрел на стоявшую передо мной на коленях рабыню. Она держала спину прямо, голову высоко поднятой, ладони прижатыми к бедрам, колени широко расставленными. Ее поза ясно давала понять природу ее неволи. Альциноя чуть в стороне стояла в точно такой же позе.
Обе они были превосходными рабынями. Но именно на свою рабыню я смотрел в непередаваемым восторгом.
Интересно, задавал я себе вопрос, могли ли женщины хотя бы начать понимать, насколько они привлекательны для мужчин, что они значат для мужчин.
Я предположил, что вряд ли.
Каким образом? Для этого надо быть мужчинами, а они ими не были.
Конечно, они знали, что были желанным трофеем, который ищут, за которым охотятся, чтобы схватить, связать и заковать в цепи, покупать и продавать, владеть и подчинять.
Возможно, это могло дать им некое понимание этого вопроса. Конечно, будучи свободными, смущенными, запутанными и встревоженными, обеспокоенными и недовольными, подозрительными и несчастными, причем, не понимая по какой причине, они осознавали, что их красота была чрезвычайно опасным оружием, которое легко могло быть использовано не по назначению, чтобы мучить и разбивать мужчин, влиять на них и управлять ими, стеснять и сокрушать их. Не все раны и ушибы, удары и тычки, являются результатами стали или кожи. В целом вопрос прост, и звучит так: «Кому быть господином?». Мужчина сильнее и, в своем сердце, хочет владеть женщиной. Женщина слабее, меньше, мягче, и в глубине души жаждет принадлежать и быть покоренной. Она будет довольна только находясь у ног сильного мужчины. Соответственно, отношения господина и рабыни являются правильными, отношениями, которые природа предусмотрела к пользе обоих полов. Женщина отвечает господину как его рабыня, а господин упивается обладанием и покорением женщины, своей рабыни. Война в прошлом. Она стоит перед ним на коленях и носит его ошейник.
Я рассматривал свою рабыню, и моя рабыня сознавала себя рассматриваемой, причем рассматриваемой как рабыня.
Она дрожала, но держала требуемую от нее позу.
— Рабыня, — позвал я.
Девушка подняла на меня полные страха глаза. Ее губы дрогнули, но не издали ни звука. Она бросила дикий, испуганный взгляд на Каллия. Я вспомнил, что ей было запрещено говорить. Ясно, что она не хотела вновь почувствовать плеть.
— Ты теперь принадлежишь мне, — сказал я. — Ты понимаешь меня, самка?
Такое обращение к женщине как «самка», хоть к свободной, хоть к рабыне, убедительно напоминает ей о том, кем она является, радикально и фундаментально, и что быть этим совершенно отличается от того, чтобы быть мужчиной и самцом. И это напоминание, особенно для рабыни, уязвимой, беспомощной и принадлежащей, является еще более опустошительным, поскольку она не просто самка, но и женщина, являющаяся рабыней.
Испуганная рабыня моментально кивнула. Ее волосы, потревоженные ее движением, рассыпались по ее плечам. О, как мне хотелось сжать ее в своих объятиях, бросить на пол и покрыть поцелуями.
— С этого момента, — объявил я, — у тебя есть постоянное разрешение говорить.
— Спасибо, Господин, — прошептала она.
— Которое может быть отобрано в любое мгновение, — добавил я.
— Да, Господин, — вздохнула девушка.
— Ты можешь говорить, — разрешил я, а затем потребовал: — Говори.
— Я боюсь, — выдавила из себя рабыня.
— Мы должны будем улучшить твой гореанский, — заметил я.
— Да, Господин, — согласилась она.
— Хотя, должен признать, Ты достаточно бегло говоришь уже сейчас, — сказал я.
— Я могу только надеяться на это, Господин, — вздохнула рабыня.
— Я собираюсь задержаться в городе на некоторое время, — сообщил мне Каллий. — Так что, Альциноя поработает с нею.
— Но она — варварка, Господин! — возмутилась Альциноя.
— Это имеет какое-то значение? — поинтересовался Каллий, касаясь своего ремня.
— Нет, Господин, — тут же среагировала Альциноя.
Косианец подхватил из кучи постельных принадлежностей одно из стеганых одеял, немного встряхнул, а расстелил на полу у стены.
— Ложись там, — велел Каллий своей рабыне, указывая на одеяло, и та поспешила к постели, и растянулась там, сделав это весьма обольстительно для той, кто еще недавно была белым шелком.
— Уже поздно, — объявил Каллий.
— Могу ли я надеяться, — промурлыкала Альциноя, — что мне разрешат доставить удовольствие моему господину?