Макассар — крупнейший порт восточной части Индонезии. Сюда идет копра, различные специи, кожа, трепанги, панцири черепах. Из Макассара эти товары идут в другие районы Индонезии и в Сингапур.
Являясь административным центром, Макассар представляет как бы всю часть Южного Сулавеси. Но здесь можно найти и то, что характерно для некоторых других частей Индонезии.
В городе нет музеев, но можно пойти в большие магазины, в некоторой степени как бы заменяющие музеи.
Вот художественно выполненный, сплетенный из нитей серебра, миниатюрный корабль с мачтами и парусами.
Портсигар из конского волоса, раскрашенный в разные яркие цвета, твердый, словно фанера, портсигар из тончайших веток орхидей.
Вот пенал, искусно сделанный из бамбука, с изображением на нем сцен из народной жизни, украшенный красным и черным орнаментом. Это мастерство кустарей Макассара.
Желтыми, черными, оранжевыми шарфами ручной работы представлено искусство женщин Тораджо.
Миниатюрное изображение оленя из белого перламутра; олень пасется около зеленой пальмы. Это искусство мастеров Молуккских островов.
Музыкальные инструменты, характерные для Сулавеси, флейты, барабаны, погремушки из кокосовых орехов, огромные лампы-ночники из раковин — один из многочисленных даров моря, обработанный рукой неизвестного мастера-художника.
Но если рассказывать только о Макассаре, то не хватит места и времени для рассказов о других местах.
И вот мы едем по дорогам Южного Сулавеси.
А дорога — это нечто вроде визитной карточки рай она.
Идет с полей крестьянин. На плечах у него соха. Это кусок дерева с большим корнем. Корень — своего рода лемех, которым и пашут землю. Сзади крестьянина — мальчик лет десяти, его сынишка. Он гонит перед собой пару медлительно-спокойных буйволов. Мокрая кожа их сверкает на солнце.
Недалеко от дороги на поле — целые стаи черных цапель. Идет дождь, и цапли стоят под дождем, словно сгорбившиеся католические монахини.
Обгоняя крестьян, поднимая колесами целый фонтан воды, спешит куда-то на велосипеде солдат.
Два молодых человека в одинаковых коричневых кожаных куртках также едут на велосипедах. Они о чем-то так увлеченно разговаривают, что не обращают никакого внимания на дождь.
В одном месте проезжаем линию водоемов, примыкающих непосредственно к морю. Водоемы перекрыты земляными барьерами. Здесь разводят рыбу.
Дорога обсажена деревьями. На стволах некоторых деревьев широкие белые кольца — знак, предупреждающий шоферов об опасности.
Часто встречается нипа — один из многочисленных видов пальм. Нипа — высокое дерево, имеющее листву только на самой вершине. Она дает небольшие, но очень вкусные орехи.
Дорога продолжает жить своей жизнью.
Едет на велосипеде крестьянин. Он везет в корзине такое множество кур, что трудно даже себе представить, как он сумел их туда запихать. Навстречу едет другой крестьянин. Он везет на велосипеде длинные бамбуковые шесты.
Идет молодая женщина с густо намазанным лицом. Наш спутник поясняет:
— Она недавно вышла замуж. Никто, кроме мужа, не должен знать, как она красива. Поэтому женщина должна скрывать свое лицо. Таков местный обычай.
Так добираемся мы до города Парепаре, расположенного в 150 километрах к северу от Макассара. Мы попали сюда в дни, когда Индонезия жила борьбой за освобождение Западного Ириана.
Идем по улице маленького городка и непрерывно встречаем мужчин и женщин, одетых в одинаковую форму — гимнастерки и береты защитного цвета или в костюмы из синего легкого материала.
— Кто эти люди? — спрашиваем мы.
Оказывается, это добровольцы, которые в течение шести месяцев учились военному делу на случай отправки на Западный Ириан.
— Сколько же таких людей в городе? — спрашиваем мы.
— Свыше двадцати тысяч, — с гордостью отвечает наш попутчик.
Жителей в Парепаре — шестьдесят шесть тысяч.
На девять часов утра назначен митинг. Но как раз в это время пошел сильнейший дождь. Часть людей разбежалась со стадиона и укрылась под крышами ближайших строений. Но большая часть, вымокнув буквально до нитки, продолжала стоять. А дождь был такой, что мгновенно образовывались лужи. Окружающие стадион деревья исчезли, скрытые потоками воды. Дома расплылись, потеряли свою форму, — они были едва видны за стеной дождя.
И вдруг словно совершилось чудо. Дождь перестал лить, из-за туч выплыло солнце, и вымокшие до нитки люди радостно запели песни революции.
Куда бы вы ни попали в этот день, везде с вами будут говорить о вчерашнем и завтрашнем дне страны о старом и новом, об угнетении и свободе, о бесправии и праве, о несчастье и счастье.
— Мы не забудем о том, что голландцы называли индонезийцев нацией кули, — говорит, бледнея от ненависти, молодой офицер из дивизии Хасануддина. Он изящен, тонок; мускулы его лица нервно подергиваются.
— Если вспомнить, что при голландцах грамотные составляли лишь шесть процентов от всего состава населения Индонезии, а теперь их насчитывается свыше 70 процентов, то легко можно сказать, какая жизнь лучше.
Это говорит молодой учитель застенчивого вида, в больших очках, в белоснежной рубашке с выцветшим и потертым галстуком.
— Сейчас даже трудно представить, что во всей Индонезии прежде было только одиннадцать студентов индонезийцев. Теперь, когда мы изгнали голландцев, у нас в университетах больше ста тысяч студентов. И это сделали не «цивилизованные» голландцы, а свободные индонезийцы.
Это говорит декан медицинского факультета университета в Макассаре.
Старое не уходит сразу, на большие перемены в жизни народа требуются годы. В Индонезии старое еще нередко уживается с новым. Поэтому в стране говорят о борьбе не только с империализмом, но и с остатками феодализма.
В небольшом тихом городке Бонтайне, расположенном примерно в ста двадцати километрах к югу от Макассара, индонезийцы впервые видят советских людей.
— Скажите, — спрашивает молоденькая девушка, возможно, школьница, — как я могу поступить в Университет имени Лумумбы?
Мы рассказываем, как можно поступить в университет, и удивляемся, каким образом за десять с лишним тысяч километров от Москвы в небольшой городок на острове Сулавеси пришло сообщение о том, что в Москве есть Университет имени Патриса Лумумбы? Все объясняется просто. Молодежь, которая уехала учиться в Москву, пишет оттуда письма родным. А эти новости сразу становятся известными для всех.
Однажды нашим попутчиком был молодой врач индонезиец. Среди нас, советских людей, также оказался человек, знающий медицину. Он начал рассказывать своему коллеге о новых открытиях советской медицинской науки.
Индонезиец скромно и внимательно выслушал сказанное, а затем сам с огромным увлечением стал рассказывать многие подробности: и о последних операциях советских хирургов в области сердца, и о новых методах хранения и переливания крови, и о новых медицинских препаратах, созданных в Советском Союзе.
— Каким образом вы получаете сюда советские медицинские журналы? — спросили мы своего спутника, удивленные тем, насколько хорошо знает он многое о советской медицинской науке.
— К сожалению, — с горечью ответил он, — я не получаю ни одного советского журнала.
— Но откуда же вы знаете то, о чем так хорошо рассказали?
— О, это очень просто объяснить, — ответил он — Я подписываюсь на некоторые американские журналы Эти журналы стремятся узнавать то, что происходит у вас, и публикуют об этом статьи. Так я узнаю о медицинской науке в вашей стране.
В городах Сулавеси, в которых мы бывали, порой не оказывалось гостиниц. В таких случаях гостеприимные индонезийцы распределяли всю нашу компанию по частным домам.
Мы не забудем то радушие, гостеприимство и трогательную заботу, которую проявляли к нам наши хозяева. Если мы приходили поздно вечером, то нас ожидали, чтобы подать приготовленный ужин. А еще задолго до рассвета можно было услышать осторожный шорох босых ног по полу, легкий скрип дверей. Это женщины, встав до рассвета, старались приготовить своим гостям вкусный завтрак. На столе оказывались жаренная по-индонезийски с обильным количеством перца курица, свежий нежный крупук, приготовленный из мельчайших рачков, жареная и вареная рыба, овощи и многое другое.