— Но, может быть, плантации еще молодые и Не набрали силы?
— Да, конечно. Лучшие сборы плантация дает в 25–30 лет. Тогда и доходы наших людей повысятся. Но…
— Вы хотели что-то сказать?
Позвольте, я хотел лишь спросить: кто теперь может сказать, что будет не через двадцать лет, а через два года? Ужасно!
Пауза. Затем снова тянется нить разговора. Фразы кажутся ножнами, в которых скрыты клинки.
— Много ли здесь ваших соотечественников? Как они живут?
— Думаю, что более тысячи человек.
— Может быть, им уже нет смысла оставаться здесь, в изнурительной жаре? Тем более что доходы от плантации стали такими ничтожными.
— Затрудняюсь ответить вам, — говорит собеседник. — Многие из наших людей живут здесь не потому, что им нужны доходы; они так любят эту страну, так любят ее народ! Им очень трудно с ней расстаться.
Жарко, и собеседник вытирает платком крупные капли пота на лысеющем лбу.
Настала пора закончить визит. Мы прощаемся. Наш собеседник стоит на лестнице и машет рукой вслед машине, отъезжающей от старинного, построенного в голландском стиле белого особняка.
Случай на улице
В Индонезию регулярно ходят советские корабли, чаще всего из Одессы. Многие из кораблей заходят в Тунджунг-Приокпорт, расположенный в 30 км от Джакарты.
Если вы окажетесь в порту вечером, то увидите множество огней на кораблях. В темную ночь, когда трудно различить воду, кажется, что эти огни не на кораблях, а где-то на улицах города. Создается впечатление, что перед вами не море, а продолжение города с его огнями.
Каждому моряку интересно посмотреть новый город да к тому же после долгого путешествия почувствовать под ногами землю. Но при всем этом моряк должен и на корабль возвращаться вовремя: служба есть служба.
И вот случилось однажды, что моряк замешкался на берегу, а когда посмотрел на часы, времени оставалось так немного, что попасть в срок на корабль можно было только с помощью транспорта.
Но где его взять?
В городе много бечаков.
Наш моряк подбежал к стоянке. Как он объяснялся, не в том суть. Важно лишь, что через мгновение бечак сидел в качестве пассажира, а моряк, заняв его место, вовсю крутил педали, чтобы вовремя попасть на корабль.
Ведь моряк не мог опоздать. Но он не мог и позволить эксплуатировать индонезийца.
Когда нам рассказали эту историю, один товарищ усомнился в ней и посоветовал проверить.
История эта была.
Но даже если допустить на мгновение, что этой истории и не было, то не говорит ли этот рассказ, переданный нам индонезийцами о том, каким представляет себе этого человека индонезийский труженик?
Цветок красной орхидеи
Мы были в гостях у страстного любителя природы.
Весь его дом окружен орхидеями. Орхидеи встречают вас у порога; они размещены в банках, стоящих у входа в дом; они словно улыбаются вам нежно и приветливо.
Орхидеи встречают вас в доме. Орхидеями заполнен и весь маленький сад, примыкающий к строению. Тонкие изящные стебли, украшенные цветами самых необычайных расцветок, тянутся вверх. Чуть дальше от цветника, на том же самом участке, множество птиц.
Красный попугай с гордым видом, похожий чем-то на священника из Ватикана, который в часы официальных дипломатических встреч на аэродроме, где-либо в посольстве, на различных церемониях появляется в розовой шапочке, в белой сутане, перетянутой таким же розовым поясом.
Белый попугай с хохолком, напоминающим мягкий шарик на детской вязаной шапочке, хлопотливо бегал по двору среди множества клеток, загончиков, скакал через черное упругое тело шланга, что-то бормотал, вертелся под ногами хозяина, поглядывая на него.
Хозяин невысокого роста, крепкий, с гладко зачесанными назад волосами. Военный летчик, он совсем не похож на военного человека среди таких мирных картин.
— Почему птица не улетает? — спрашивали мы хо-< зяина.
— Сам не знаю, — лукаво говорил офицер, хотя он прекрасно знал, в чем дело. Попугай не улетал потому, что добрый человек полюбил птицу, ухаживал за ней и приручил ее.
В клетке сидели, словно одетые в черные шелковые платья, птицы биу с ярко-желтым клювом, величиной с маленького голубя. Они очень способны и быстро обучаются говорить. Словно подчеркивая это, в ответ на приветствие хозяина одна из птиц отчетливо начала выговаривать:
— Биу! Биу!
Когда были осмотрены все эти маленькие владения, хозяин пригласил гостей к столу. Чуть наклонившись, мягким жестом рук указывая нам путь, хозяин настойчиво призывал гостей первыми переступить порог дома.
На маленьком низком столике были расставлены индонезийские блюда: курица в остром соусе; крабы в своем красном панцире; крупук — нежный, хрустящий, чуть розоватый, приготовленный из сушеных рачков. Было и сатэ — мясо, напоминающее шашлык, только оно приготовляется здесь не на металлических шампурах, как это делается у нас, а на деревянных палочках. Был, конечно, и рис — национальное блюдо, обязательная пища и бедных, и богатых.
За столом мы услышали много поучительного.
— Вы спрашиваете, — говорил хозяин, — почему мы так настойчиво зовем вас войти в дом первыми? Это мы делаем потому, что вы — наши братья. «Далеко от глаз — близко к сердцу», — говорит наша пословица.
— Но голландцев, — в глазах хозяина вспыхнул огонек, — мы пропускали в дом первыми для того, чтобы спасти себя и свою семью, свой дом и свои посевы.
Он подошел к стене и снял черную рамку с выцветшим изображением. Приглядевшись, мы могли рассмотреть портрет уже немолодого индонезийца в типичной яванской шапочке и длинной одежде.
— Это наш далекий прадед, — сказал хозяин. — Видели в саду красную орхидею, около маленького водоема? Вы еще сказали, что ее цвет словно цвет моркови. На том месте, где растет орхидея, был убит мой прадед.
— А почему все-таки вы звали колонизатора войти в дом первым? — спросил один из гостей.
Хозяин решил закурить. Вспыхнул огонек зажигалки и осветил лицо его в горькой усмешке. Он встал, вышел на террасу и нагнулся над деревянным ящиком, в котором мирно спали пестрые щенки. Их мать мгновенно в несколько прыжков очутилась около ящика. Она опрокинулась на спину, но шерсть на ее шее сердито поднялась.
— Защищает детей, — ласково улыбнулся хозяин, — даже мне не доверяет.
Потом он продолжал:
— Перец — это золото. А земля — это сто раз золото. Мы не звали голландцев в свою страну. Они сами пришли к нам. Зачем? Чтобы ограбить нас. Когда индонезиец шел в свой дом первым, то нередко грабитель всаживал ему нож в спину. Индонезиец умирал, семью его выбрасывали; грабитель забирал имущество хозяина. Так было во времена голландцев. Тогда у индонезийцев выработалась привычка — идти в дом после колонизатора, чтобы не подвергать себя смертельной опасности.
Хозяин подошел к другому простенку. Здесь в простой раме был портрет Патриса Лумумбы, вырезанный из какого-то журнала. Лумумба был запечатлен со своей милой улыбкой. Почему-то казалось, что он деликатен и говорит тихо, не повышая голоса.
— Вот Лумумба, — говорит хозяин, — был очень доверчив и поплатился за это. Я сказал своему сыну: если тебе представится случай, брось камень в тех, кто убил этого человека. Ты должен мстить за него.
Когда мы уходили, была поздняя ночь. Все в садике слилось. Только цветок красной орхидеи, словно маленький маяк, сверкал в темноте.
Пропасть
Это было днем после обеда.
Как всегда, щедро грело индонезийское солнце. За окном стоял шум улицы. Началось с разговора о танцах.