— Если вам тяжело говорить об этом — лучше не надо, вы простите меня, что я спросила у вас.
— Может быть, я расскажу вам потом когда-нибудь.
А сказал Николай искренно, оттого и сказал так, что почувствовал чистоту и наивность Феничкину, и про себя вспомнил про то, как купчиха его на колени сажала мальчишкою, и потом по ночам ненасытностью своею мучила, и тяжело ему стало, захотелось настоящего, — такого, чтоб жизнь почувствовать и самому жизнь отдать несуразную.
Оттого искренно и сказал Николай Феничке, оттого и у Фенички искорка осталось в сердце яркою, — рядом легла с Никодимовой — с тлеющей.
Думал-то Николай о богатстве Феничкином, когда мужем ее быть решил, а тут она сразу и всколыхнула в нем чувство первое, от него ему еще сильней захотелось Феничку взять вместе с любовью девичьей и с деньгами купецкими.
Любовь загорелась в нем жадная.
К мельнице подошли, за веслами сбегал Николай, оттолкнул лодку, черпаком воду выгреб и садиться позвал.
Михаил с Галкиной сел назади, нарочно потесней выбирал лавочку, а Гракина с Феничкой против Николая устроились.
Медленно плыли, ловили лилии белые, кувшинчики рвали…
Николай веслом доставал крупные, старался для Фенички и, засучив рукава по локоть, стебли срывал длинные.
— Я вам длинных нарву.
— Мне самой хочется.
— А как хорошо здесь! Какое большое!
Часа два бродили по озеру, в осоке застряли и вернулись на мельницу, когда в монастыре повесть ударили.
Заторопились Николай с Михаилом, из леса вывели, дальше не пошли вместе.
— Опоздаем мы, — простите нас, мы побежим.
— Тут не страшно идти, дорога лугом спокойная, все время богомольцы ходят.
Антонина Кирилловна опять Михаила позвала:
— Отец Михаил, так у меня для вас приворот есть, — приходите-ка вечерком как-нибудь.
И опять засмеялась Галкина — опять ямочки задором запрыгали.
Феничка, с Николаем прощаясь, тоже позвала его, — только неуверенно как-то, точно боялась чего.
Замотались подрясники черные по траве сочной, запрыгали гривы лохматые, в разные стороны разлетаясь от ветра, и пропали за бугром ближним.
Гракина с подругой пошла, Машенькой, а Феничка сзади тихонько.
— Ну и монах!!
— Они все, Тоня, такие, — не первого вижу, я ведь их не одного пробовала.
Не слушала Феня, не слышала, перебирала мысли свои и стебли сырые лилий белых.
Шла и в золотых сердцевинах лилий глаза Николаевы видела.
И захотелось ей узнать то, что и в книгах-то написать не сумеют, а самой пережить только можно.
Узнать захотелось — отчего Николаю жить тяжело.
Глаза ей сказали такое, отчего грустно Феничке стало и захотелось еще раз взглянуть на них.
V
Повадился Николай к Гракиным чаи распивать.
От трапезы до вечерни и от вечерни до вечера, как не закроют ворота монастырские, иной раз и через ограду лазил.
Чайку попьют — и в лес по тропам нехоженным красоты смотреть монастырские, а то в лодке по озеру колесят, ключик-то пригодился, недаром и четвертак отдал лавочнику. слова нашлись лживые о душе, в мире непризнанной, тоской-одиночеством спутанной, — иной раз сам даже верил словам этим жалобным.
День за днем оплетал паутинкою сердце Феничке, — жалость ласковую разбудил в нем; сперва-то слова неуклюжие были, смутные, несуразные, а потом, как елей, заволакивающие теплотой искренней.
В каморку вернется вечером, на топчан ляжет жесткий и сверлит темноту глазами жадными — стоит перед ним Феничка Гракина с тысячами купеческими, с довольством сытым, с почетом да жизнью вольною.
С ними-то, с тысячами, мир повернуть вспять можно, в кулаке покрепче зажать и надавливать, чтоб сок из него капал медленно, как мед из сот переполненных, — ему самым смаком насытиться хочется.
И боится, что рано еще, — надо в срок уловить наивность девичью, да так, чтобы и выхода ей не было больше из омута взбаламученного.
Все б хорошо, да мамаша поглядывает, без себя дочь никуда не пускает.
Погулять выйдут — сзади с Галкиной и мамаша следует, — хорошо, хоть полушепотом говорить можно, а чтоб один на один остаться пришлось с Феничкой — ни разу еще не удавалось.
По глазам видит Феничкиным, что только и осталось ему один на один побывать, своего добиться, — всему она верит, каждое слово за правду считает, только теперь о любви бы сказать с поцелуями жаркими, от которых голова пойдет кругом и повалит на землю истома жуткая.
Зовет уже не Феней, а Феничкой…
Говорит, говорит и закончит, что сказать ему хочется про такое, от чего сразу легко ему станет, если только Феничка скажет.