До полуночницы Мишка у Николая казенную пил, закусывая хлебом соленым, а уходя — пьяным голосом прогудел:
— Сколупнул девку?
— А тебе что?
— Не сквалыжничай только, когда богатеем будешь.
Утром Феничка прятаться старалась от Марии Карповны, придумала к средней идти; побыла в средней, напилась чаю и ждала, когда ударят к трапезе.
Идти было жутко, боялась и тянуло ее, удержаться не хватило сил, пошла ждать Николая на пустыньку, — боялась, — не придет, если разлюбит ее, он, как рыцарь красивый, его полюбить за красу каждая может.
И опять, истомленная, обессиленная, затемно домой возвратилась.
Марья Карповна спросила ее:
— Ты где пропадаешь, девка?
— Гулять, Марья Карповна, ходила.
— С кем?
— С батюшкой, отцом Николаем.
— Ты смотри, девка!..
— Уморилась я, далеко ходили, спать хочется.
И опять легла, пока огонь еще не был зажжен.
— Ты смотри, Фенька, потерять себя это плевое дело, а вот потом как?
Спящею притворилась.
— Слышишь, что ли?
Не ответила Феня.
— Они, брат, тут, святоши-то эти, все одинаковы, — ты на меня не смотри, что я кручусь с ними — я баба, да еще вдовая, а тебе беречь себя надо: тебе замуж идти придется, а с изъяном-то тебя не возьмет никто, а возьмет — в могилу тебя вобьет колотушками — ты смотри, девка.
И на третий день побежала Феничка Николая ждать, сама побежала, потянуло всю, первый раз потянула разбуженная ненасытность, и на третий день Николай хотел, чтобы был непременно, непременно ребенок чтоб был — иначе не быть ему женатому на Гракиной Феничке, иначе не быть ее капиталам Предтечинскими.
И опять возвратилась поздно.
Марья Карповна лампу зажгла, чай ждала пить Феничку.
Свет испугал Феничку, переступила порог, глаза опустила, идти не решалась дальше.
— А я тебя чай пить ждала, — ты где пропадаешь?
— В казенный ходили, — далеко это очень.
— Я вот матери расскажу, как приедет, — она тебя живо осадит, — ты смотри, Фенька.
Села на стул медленно, чашку взяла налитую и все время боялась взглянуть на Марью Карповну. Боялась, что взглянет она, и солгать у ней силы не хватит, а говорить-то нельзя — не велел, да и самой не хотелось тайну свою выдавать жуткую.
Марья Карповна выпила чашку, другую наливать себе стала и взглянула на Феничку.
— Фенька, да ты глянь, на тебе и лица-то нет, чтой-то с тобою, — а?..
— Далеко мы ходим, Марья Карповна, — утомилась должно быть…
— Да ты не бреши, девка, — говори, спуталась с ним?
Не двинулась Феничка, вздохнуть было страшно.
— Под глазами-то синяки какие!
И начала — выпытывать начала, правды доискиваться:
— Да ты с ним полюбовно, али силком тебя взял? Ну, говори, что ли! Чего как воды в рот набрала, меня-то, брат, не надуешь — я баба, я все вижу, гляну только — сразу узнаю. Этакие синяки-то при другом не бывают, аж глаза провалились, — хоть бы в зеркало глянула на себя, подожди, я сейчас покажу тебя…
Побежала за зеркалом, принесла — против Фенички поставила, та глянула, и ей стало страшно.
— Пропала ты, девка, совсем пропала, — как мы матери-то говорить будем, а не сказать — нельзя, надо же тебе от плода избавиться, долго ли забрюхатить?
— Марья Карповна…
— Что Марья Карповна, — набедокурила, да теперь и Марья Карповна. Ну, говори, что ль, рассказывай, от плода-то избавимся, — можжевельничка-то придется попить, скинешь его, пока не расперло тебя, а там уж как-нибудь выдадим тебя за кого-нибудь, только уж на себя пенять будешь, коли молодой колотить по ночам тебя станет, а что колотить тебя будет, это как бог свят, они этого не прощают нам, ну а ежели за старого выйдешь, так тогда полбеды еще, только за старым не сладко быть, я вот тоже попала за старого, колотить — не колотит, а мучать — мучает…
Заплакала Феничка, тихо заплакала и часто-часто закапали слезы, прижалась к Марье Карповне, как ребенок, беспомощно голову на грудь положила ей.
— Я люблю его, Марья Карповна…
— Я брат, тоже любила, любить-то не диво, на то и живем мы, чтоб любить ихнего брата, — а вот дальше-то как после этого, — не подумала, чай, когда себя допустила до этого?..
— Замуж за него пойду…
— Что? За него?! Да кто ж тебя за него выдаст? Скажи ты, пожалуйста, мне, кто за него тебя выдаст, — мать, что ль, твоя? А? Она баба твердая — камень-баба, ей для дела человек нужен, чтоб и сам был покряжистее, да и капиталом ворочал бы, — дело-то у вас, чай, знаешь, не маленькое, с заграницей торгуете! Дядья тебя, что ль, за монаха выдавать будут?.. Да Петр-то тебя и на порог такую не пустит, не то что выдавать за него будет, — он по-старинному, брат, живет, ну а Андрей-то Кириллыч, он хоть и в институтах учился, и на инженера выучился и книжки читает всякие, а семьи-то придерживается. Ну кто ж тебя выдаватъ-то за него будет? Ну, говори, что ль?!