— Я не хотел пользоваться вашими деньгами и собственно я ими не пользовался, но меня, понимаете, заставили, когда я одно время был нездоров…
И не докончил, — голос сорвался как-то…
Феничка схватила его за руки, — руки холодные были, влажные и от волнения слегка вздрагивали.
— Бедный мой!..
И после этого он почувствовал, что в нем не осталось больше сил, что он собрал в себе все, что были, чтобы высказать все, и их не хватило в нем… Может быть, даже это оттого, что его тошнит от голода и ужасно раздражает поставленная на стол еда, и у него даже мелькнуло, что он не прикоснется к ней, а скажет последнее, самое важное, и уйдет, и когда Феничка неожиданно поднялась, не выпуская его рук, поднялся и он и двинулся за нею, собственно у него не осталось сил сопротивляться голоду и он решил — выпить всего один стакан чаю и съесть кусок хлеба, чтобы только утолить голод и уйти, сейчас же уйти от нее, — он даже не знал, куда он пойдет, но, собственно, он об этом не думал, потому что тут и думать нечего, ну просто куда глаза глядят, может быть, даже в ночлежку, а сейчас, — он повиновался не голосу Фенички, а желанию утолить голод, и главное, что Феничка сказала ему опять на ты, может быть, он и потому еще пошел с нею к столу, просто в нем не хватило сил выдержать этого дрогнувшего страданьем женского голоса.
— Зачем ты себя довел до этого?.. Ну, ешь, ешь, говорить будем после…
Никодим быстро и жадно глотал чай и, не прикасаясь ни к чему, взял только кусок хлеба, намазанный маслом, и все время думал, как он встанет и скажет ей главное, что он уходит от нее и никогда больше не вернется, — общего ничего нет и не может быть…
Все время обдергивал свою тужурку, и когда окончил стакан — голова закружилась, от еды затошнило, и он ясно помнил еще, что встал, сделал несколько шагов по комнате и неожиданно пошатнулся, — потемнело в глазах и все предметы закружились и заплясали.
Феничка успела его подхватить, положить его на диван и начала расстегивать ему рубашку. Сбросила воротничок — пожелтевший от пота и почерневший от дорожной пыли. Тело было влажное, исхудавшие ключицы резко выступали, обтянутые такою же желтою кожей, как и на лице.
Движения ее были неторопливы, но быстрые и уверенные, — сняла полотенце, смочила его над умывальником и один конец положила на лоб, другой на грудь, поправила его, чтобы удобнее было лежать, подложила подушку под голову, — волосы змеиными тонкими прядками упали на лоб — откинула их, пригладив рукой, и прислушивалась к дыханию. Потом села около него на диван и, придерживая рукою полотенце на лбу, шептала:
— Никодим, разве можно себя доводить до этого?!
Ей показалось даже, что губы его шевельнулись, и она опять повторила:
— Зачем ты себя замучил?!
И снова, как только он почувствовал, что сознание к нему возвращается, он начал вспоминать где он, — сперва показалось, что он едет в вагоне и с жадностью смотрит на евших спутников и его затошнило, потом голова опять закружилась и он увидел себя в Петербурге, плутающим по забытым улицам Петербургской стороны, потом увидел себя в комнате Фенички и опять вспомнил, зачем он пришел к ней. Открыл глаза, удивленно взглянул на Феничку, потом сообразил, что он в ее комнате, и ему, очевидно, от голода стало дурно. И сейчас же, откинув Фенину руку, напрягая последние силы и волю, встал, сделал несколько шагов к двери, обернулся и начал говорить то, что он собирался сказать и зачем, собственно, пришел:
— Я пришел к вам только затем, чтобы сказать, что я деньги верну вам и никакой помощи мне не нужно… А теперь я пойду!.. Ничего больше, я все сказал… Я пойду.
Феничка подошла к нему, опять взяла его за руки и спросила:
— Никодим, куда ты пойдешь? Куда?!
— Мне нужно идти… Нужно… Туда…
— Но ведь тебе некуда идти, Никодим! У тебя кроме меня никого нет!.. Куда же ты пойдешь?! Куда?.. Зачем?!. Ты никуда не пойдешь — тебе больше некуда идти, ты останешься у меня… Тебе ведь некуда больше идти, некуда!
И когда он услышал ее вопрос, — куда же ты пойдешь? Тебе ведь некуда больше идти! — он почувствовал, что, действительно, ему идти больше некуда и никого кроме нее у него нет. И сразу он ослабел окончательно, до этого все еще пытался уйти, порывался сказать самое важное, а вышло так, что самое важное ему сказала Феничка, — ты останешься у меня.
Опустил голову, весь как-то поник и безвольно опять опустился на диван, но сейчас же обрывки бывшего напряжения разразились словами:
— Нет, я не останусь, я не могу остаться…
И сам начал ей говорить на ты: