В коридоре послышалось шлепанье ног, обутых на босу ногу во что-то похожее на опорки или мужские калоши.
Никодим вспомнил…
— Нам ехать надо… Но чем же мы будем платить?! У меня ни копейки нет.
Зина всплеснула руками и радостно, весело засмеялась…
— У меня тоже, Никодим, ничего нет… Давайте останемся тут, а я напишу подруге, и она привезет нам… Дома у меня есть, в столе… А на марку у меня и сейчас найдется.
— Нет, Зина, нужно сдать деньги!.. Заплачу я из того, что у меня в кармане, — из собранных, а потом возвращу их…
— Ни за что, ни за что не хочу этого!.. Мы заедем ко мне, все равно вы должны знать, где я живу, вы должны ко мне прийти, в эту субботу прийти! Я по субботам всегда дома…
На станции тот же жандарм, — неуклюжий, толстый, с большими усами и даже, кажется, подслеповатый, взглянул на них, — Зина удивленно посмотрела на него, — отвернулся, и видно было, как он улыбнулся, — длинные усы слегка дернулись и около глаза появилось сразу несколько прыгающих морщинок.
Зина всю дорогу до Петербурга весело болтала, точно это был только что познакомившийся человек, для которого делался неожиданно интересен его малоразговорчивый собеседник.
VII
Тот же угловой дом, неуклюжий, громадный, в шесть этажей, где жила Фсничка, но входить к Зине со стороны Чалого проспекта, — Никодим даже оглянулся, не увидит ли Гракина, почему-то не хотелось с ней встречаться, — не скрывать, не обманывать, а сохранить в тайне неожиданное, новое и необычайное в его жизни.
Зашел вместе с Зиной в квартиру…
Белопольская неожиданно обернулась, у самой двери…
— Ко мне, Никодим, нельзя!
— Почему, Зина?
— Нельзя, милый, может быть, это тоже странность… Но когда я кого-нибудь жду, то и комната тоже должна ожидать человека.
— Как так?
— Вокруг меня должно все жить — и люди, и вещи. Вещи ведь тоже живут, у них лицо человека, с которым они связаны. Я вам потом объясню… Потом. А сейчас нельзя в мою комнату. Я сейчас, подождите меня, одну минуту всего.
Вбежала в комнату, звякнул ключ, и сейчас же через минуту выбежала, испуганно глядя на Никодима, точно боясь, что он мог заглянуть в комнату и в ней может что-то случиться, что потом никогда, во всю жизнь не поправить.
И сейчас же начала говорить:
— Знаете, почему я не хотела пустить вас?.. Оттого, что я не ждала вас. Когда ждешь человека, непременно о нем думаешь, и твои думы особым налетом на вещах остаются, и вы не поверите, но они тоже начинают думать о том человеке. Сидишь, думаешь, ожидаешь его и невольно на вещи взглядываешь и вот чувствуешь, что не так они и стоят и лежат, не могут они принять ожидаемого человека в этом виде, и стоит переставить их как-то, и сразу они изменятся, и у них душа появится, своя, особенная, и тогда тоже будут вместе со мной человека ждать и поймут его и ему с ними легко будет, — по-особенному легко, и они никогда не изменятся к человеку, приятны будут ему, и человек этот снова будет среди них легко себя чувствовать. А я вас буду ждать, очень ждать, только никогда не приходите сами, лучше если вам очень нужно будет видеть меня, напишите… Я хочу вас у себя видеть… Вы должны обязательно прийти в эту субботу.
Вернулся Никодим к вечеру. Зина в комитете простилась с ним и заявила, что он не должен идти с нею, и ушла, еще раз напомнив о том, что будет его в субботу ждать.
Феничка встретила его…
— Что с вами случилось?.. Я бесконечно ждала вас. Пока не стали официанты убирать столы, до тех пор ждала. Оказалось, что уже все поезда ушли… Хорошо еще, что извозчики были, — от одного провожатого удалось уехать.
— Нам в Бологом пришлось до утра ждать.
— Это все из-за этой сумасшедшей курсистки?
Ничего не сказал о Зине, боялся, что она своими чересчур сильными руками раздавит что-то хрупкое, что он так бережно хотел сохранить для себя, потому что это его в первый раз в жизни необычайно поразило. Он не мог забыть ее глаз, молчаливо говорящих о таком таинственном и глубоком, — захотелось заглянуть в глубину эту и, может быть, и для себя, для своей жизни найти что-то целое, от чего можно будет начать строить свое новое, о чем он все время мечтал и там, в ссылке, и теперь, здесь. Феничка для него в эту минуту показалась чем-то законченным, цельным, все в ней обдуманно, пережито, и даже ее любовь, та, что еще металась, чтоб завершиться, перед его крестом, и она была только последним шагом, а теперь, когда она завершенная — почувствовал, что в ней не почерпнуть ему силы для будущего.