Калябин старался идти с нею рядом.
— Фекла Тимофеевна, зачем нам в музей?
— Как зачем, пусть развлекутся, посмотрят картины, может быть, многим никогда не придется увидеть…
— Лучше бы нас поводили по городу, тут тоже музей, пускай бы солдаты на него глянули.
Не поняла Афоньку, и пообещала после музея показать город.
Около одной из очередей у булочных Филиппова Феничка решила на свой счет угостить чем-нибудь раненых. Стеклянная дверь с другой стороны магазина взмахнула зеркальным стеклом, впустив группу солдат и сестру. Афонька впился глазами в ту часть кондитерской, где за столиками подле пьющих лениво кофе навалены были в изящных небольших корзинках сдобные булки и в вазах пирожные, пирожки.
— Фекла Тимофеевна, как же это так, — люди за хлебом стоят, а тут пирожки, плюшки, ватрушки… Сахару нет, а конфет навалено?!. Как же это так?..
Феничка удивленно взглянула на него, потом подумала, что, действительно, он прав, и сообразила, что он говорит что-то жуткое, и волнующее при остальных солдатах, чего нельзя было говорить и — согласно распоряжению — доносить.
Когда убили Распутина, Афонька сказал Феничке…
— Ну, Фекла Тимофеевна, теперь скоро…
Поняла, но все-таки спросила:
— Что скоро?..
— Главного червя задушили, — вот что!
А в февральские дни Калябин бродил по городу один, упиваясь словами ораторов и толпы, но когда говорили о войне — выкрикивал:
— А когда же конец будет этому?..
В лазарете по вечерам около него собирались раненые и слушали его, повторявшего им свой рассказ о том, как он сам дошел до того, что нельзя убивать таких же солдат, как и сами они, а когда весной доползли смутные слухи о том, что солдаты выходят за проволоку брататься с немцами, говорил раненым:
— Я еще когда передумал это, товарищи, так и вышло — нужно было только одному немцу и русскому друг другу руку подать и никакой не нужно войны будет, тогда другое начнется…
— Что, Калябин?..
А и то, что начнем мы вместе и наших и ихних червей давить, а то еще лучше — собрать их в одну кучу, да пустить их друг против друга, коли им нужна эта война, пускай сами себе перегрызут глотку, а мы посмотрим тогда — станут они воевать либо нет, а нам за них свою кровь проливать нечего.
— Правильно рассудил, товарищ!
— Пущай сами себе перегрызут глотку…
— Мы должны что сделать, — в землю воткнуть штыки!
Сестры и медицинский персонал ходили испуганные, звонили прислать эмиссара повлиять на солдат. Приезжал прапорщик эмиссар, вероятно, студент, но сердца слушавших увещевания оставались глухи, исподлобья у солдат вспыхивали недобрые огоньки и их отсветом омрачался госпиталь и Петроград.
Афонька, прихрамывая, тащился утром в комитет лазарета, рыжие его вихры весело разлетались в стороны, а глаза были упорны силою и настойчивостью.
Феничка старалась пройти мимо него, — он сам остановил ее один раз в сказал, глядя в упор:
— Дождался я, Фекла Тимофеевна, своего времени, — теперь мое время…
Она испуганно подалась к стене…
— Теперь взошла моя звезда и в Вифлеем приведет…
Глаза ее широко раскрылись…
Афонька кончил:
— Только вам, Фекла Тимофеевна, со мною бояться нечего, потому что вы-то и есть эта звезда и Вифлеем с нами, — революция, значит, — а бояться вам нечего!..
XI
С утра трещали две машинистки, щелкали костяшками конторские счеты, и бухгалтер не раз уже подбегал к столу инженера Дракина с бланками и счетами. Половина одиннадцатого замолкали машинки и счеты, и все начинали усиленно жевать принесенные завтраки, запивая чаем. Кирилл Кириллович также собрался к себе наверх…
Дверь нерешительно открылась, в том же старом студенческом поношенном пальто и фуражке вошел Петровский, угрюмо оглядывая контору.
Какой-то служащий спросил:
— Вам кого?..
— Мне нужно видеть инженера Дракина.
Бритое сухое лицо с трубкой быстро обернулось к Петровскому, и инженер сделал несколько шагов навстречу Никодиму, оглядывая его быстрым до неуловимости взглядом. Потом Дракин коротко пожал руку…
— Я — Никодим Александрович Петровский…
— Очень рад, идемте наверх, — у нас перерыв, будем завтракать.
И, не спрашивая мало знакомого человека, желает ли он или нет,
— Кирилл Кириллович сделал движение рукой, пропуская в дверь Никодима.
Кирилл Кириллович ввел Петровского в кабинет…
— Садитесь, я принесу прибор… Вы пьете?
— Спасибо, я не хочу есть…
— Человек должен беречь свою машину, иначе она будет слишком рано непригодна к работе, у меня заведено — десять минут завтрак, — в десять на фабрике, в одиннадцать в конторе, — затрата времени вознаграждается большею интенсивностью труда после короткого перерыва.