Никодим чувствовал это, и сразу лицо его загорелось, острым стало, решительным, потому что он сказал себе, — не пойду!
Написал обуховскому мастеру открытку:
«Милый дядя, хочу повидаться с вами, к вам приехать нельзя мне, буду ждать вас. Никодим Петровский».
И в один и тот же день и двоюродная сестра, Феничка, в косынке сестры, и дядя с суровым лицом рабочего вошли в вестибюль училища — Феничка всего на пять минут раньше дяди и всего на пять минут, чтоб только взглянуть на него и уйти.
Дежурный юнкер сходил за Петровским, крикнув во всю глотку издали:
— Юнкер Петровский, к вам пришли.
Никодим вышел к Фене и удивился, она была всего один раз в училище, когда нужно было фиктивное письмо от замужней двоюродной сестры для ротного, чтобы ходить к ней в отпуск с ночевкою, но зачем она здесь теперь — мелькнуло сейчас же, — волнуется за меня, и снова почувствовал в ней самого близкого друга, отошедшего от него, от его жизни, но, вероятно, следившего за этой жизнью.
Молча взглянули друг на друга…
Сказали друг другу не то, что нужно было, но в словах звучала тревога и уверенность, и сразу у обоих голос спокойным стал, ясным.
— Когда у вас выпуск?..
А в мыслях началось уже: — «Никодим, будешь стрелять в них или нет?»
— Через три дня, Феничка!
Весело ответил, потому что говорил — «я не сделаю ни одного выстрела и не пойду».
И сразу весело загорелись глаза.
— Значит, скоро поедешь…
— Да, скоро! Спасибо, что не забыла, пришла.
— Мы ведь друзья, — на всю жизнь.
— Да, Феня, на всю жизнь.
— До свиданья, ступай, мне тоже пора.
— До свидания, может быть, встретимся, — я в родной город вакансию выбрал, к дяде Кирюше.
О том, что Калябин у ней в палате раненый с фронта, и о том, что он хочет повидаться с Петровским — Феничка не сказала. Еще раз пожала руку ему и быстро сбежала по порожкам, а Никодим пошел в курилку; его нагнал юнкер и спросил:
— Юнкер Петровский, кто у вас был?
— Сестра…
— Ваша?
— Двоюродная!
— Какая она красавица, познакомьте меня…
И сейчас раздалось в спину:
— Юнкер Петровский, к вам пришли!
В дверях вестибюля столкнулись дядя Петровского и сестра, но не поклонились друг другу, только взглянули один на другого, — вероятней всего не узнали.
Дядя крепко пожал руку.
До конца приема осталось пятнадцать минут…
Пошли по залу, и опять тот же вопрос:
— Когда кончаешь?..
Тот же вопрос, — «пойдешь или нет», — и тот же ответ, — «не пойду».
— Через три дня, дядя!
Полусловами, полунамеками говорили, иногда даже бросали отдельные слова шепотом…
— А у вас когда?
— Скоро…
— Когда?..
— Не знаю, но скоро теперь.
— Пойдете?
— Пойдем.
— Зачем?..
— Хлеба…
И повернув обратно:
— Через сколько дней уезжаешь?
— Через пять…
— Ну, вероятно, встретишь ее не здесь.
Потом подумал и тихо, тихо:
— Может быть, еще и здесь, хотя — едва ли… Началось, но время…
Посетители начали выходить.
Никодим долго ходил еще по коридору, вглядывался в лица, и думал, а потом пошел в спальню, сел на кровать и начал писать за своим столом-шкафчиком письмо Зине. В этот вечер не кончил его, не кончил и в следующий день, — решил один раз написать ей все и опустить, когда выйдет из училища и сможет скомандовать своей роте, — пальба в небо, ро-ота, пли!
Почти дописанное письмо носил при себе в кармане и в день выпуска кончил его и заклеил в конверт.
Слухи росли, потом ослабли, и лица юнкеров прояснились, или, быть может, в последние три дня перед выпуском об этом уже не думалось, потому что у многих теплилась надежда, что в эти три дня ничего не может произойти, и им идти не придется.
И в поезде уже, уезжая из Петрограда, он знал, что началось, и теперь уже не остановить этого, а когда колеса вагона простукивали рельсы, пробегая мимо дымных рабочих предместий, он, вглядываясь в полумрак, увидел вдалеке огненный столп домны и, прислушавшись к стуку колес, откинулся от окна, лег на верхнюю полку и, спокойно засыпая, шептал в такт колесам:
— Ско-ро, ско-ро, ско-ро!
ПОВЕСТЬ ВОСЬМАЯ
ИНОК СМИРЕННОМУДРЫЙ
I
После молебна обступила игумена Гервасия братия. Спрашивали о мощах. Горбатый Досифей протискался вперед и сверлил острыми глазками, выпытывая:
— Когда же, когда?..