— Грозился тебе? За что он?!
Васька точно обрадовался, что можно без конца говорить, — распоясал язык.
— Николушка-то?! Погибели он боится, своей погибели… бес его мучает, говорил ему, — веничком, веничком — всех Феничек этих веничком…
Досифей отошел, сел на табурет и уставился на блаженного, ловя каждое слово его.
— Какая там Феничка? Говори толком!..
— Барыня эта, барыня, — она тоже Феничка ему, у него все — Фенички… В лесу ее видел с Николушкой. На травке сидели… А мох-то в лесу — мяконький, а полуденный бес — сильней его нет противника… так и вселяется, так и шепчет Николушке… сотвори блуд, сотвори в полудени.
— С барыней видел? С какою еще?..
— Не барыня… бес, бес, что подле епископа все лето кружился.
Зашипел Досифей, услыхав про епископа.
— Про владыку молчи, молчи!.. Не твоего ума дело… молчи!
— Я про Николушку, про него… А все это барин…
— Что с Памвлою дружбу водил?..
— Черный такой, костлявый… Он меня, аки бес, соблазнил бесовским зелием. Погибель его показал, на хуторе… Вифлеемом назвал его — хутор-то… а там Феничка его… Феничка…
— Узнали, что приплод у монашки от инока, от игумена…
— Не я старче, не я… Николушка это, Николушка.
— Ступай к старцу Акакию за постилкой своей, да помни, что игумен сказал — молчи, теперь ты у меня в послушании — помни, я — не Акакий!
Васька вышел за дверь, а у Досифея опять горб запрыгал и затряслись на лице морщинки — залился беззвучным смехом, шепча сам себе:
— Искушаем быть, искушаем!.. Позор братии, великий позор… Погибели боится своей… Погибели!
Увидал в окно послушника из гостиницы, Мисаила, — того, что за Борисом подглядывал, и зазвал на минутку, будто бы рассказать новость, — Васька-де будет жить не у Акакия, не у святоши, а у него — Досифея. Посадил его на скамью, рассказал про игумена, что тот приводил к нему Ваську, и будто невзначай спросил:
— А гости-то все уехали?
— Все! Дочиста! Ну и гости!..
— А что? Что?
— Барыня там одна была губернаторская… Подвела она под орехи паскудника нашего…
— Разве можно! Что ты, отец Мисаил, говоришь, — что ты, разве про игумена можно так?
Послушник раскрыл рот широко, вытаращил глаза и со страхом зашептал, падая Досифею в ноги:
— Разве я про игумена?! Старче, прости, что на нечестивую мысль навел своим скудоумием, — я про паскудника нашего, про студента беглого…
— Ну, ну!.. Да ты встань, Мисаил, — встань!
— На барыню эту накинулся в номере и барином бит был, — по щекам его, по щекам, а барышня-то ихняя, — голову схватила его и давай проливать над ним слезы… в театры ходить не надо… свои видели… истинно, старче, Содом и Гоморра… И это в обители-то…
— Ну, ну!!
— Я бы эту барыню на коне разметал по полю, как в старину с ведьмами расправлялись.
— За что?
— Над обителью потешается, над игуменом… Недостойные слова говорит про епископа…
Досифей занемел, на цыпочки даже привстал, чтобы не проронить ни одного слова коридорного послушника.
— А все из-за него, из-за паскудника этого. Должно быть дознался отец игумен про его фокусы, а барыня на дыбы, — я,— говорит, — в руках держу Гервасия ихнего, не посмеет тронуть бедного мальчика, — жеребца-то этого, — я,— говорит, — все знаю, зачем и лес продали, и это знаю.
— Какой лес?..
— Наш, монастырский…
— Так говорили ж, что на гостей не хватает, а потом… много потребуется для прославления старца нашего Симеона…
А у ней, — не понял я хорошо только, — по-иному это выходит; отца игумена порочит, монастырь, братию, — я,— говорит, — князю пожалуюсь, не смеют они издеваться над чистотой юношеской, — будто отец игумен деньги давал кому-то, чтоб мощи открыть, — святотатствует! Старец наш чудеса творит, а она кощунствует. Будто отец игумен вожделел к ней плотью немощной… Поэтому и в руках у нее теперь…
У Досифея запрыгали, заиграли глаза лукавством и злобою и он, быстро семеня ногами, подошел к Мисаилу и стал ему на ухо шепелявить:
— А ты, молчи, друже, молчи! Не искушай господа. Словом своим не наводи иноческие души на соблазн размышления… Помолчи, помолчи, друже…
— Сам знаю, что надо молчать, — душа от гнева не выдержит — на паскудника не глядел бы… из-за него соблазн братии и поругание обители от недостойной женщины!
— А ты, помолчи, помолчи! Во славу обители и преподобного старца нашего. Помолись господу, дабы не искушал тебя, и молчи, молчи! Я игумену сам скажу… сам… А ты помолчи! Слышишь, — дай при мне обет перед господом, что молчать будешь.