Горбатый старик ему шепотом в сенцах, прислушиваясь, не подслушивает ли Васенька:
— Я к тебе, отец Памвла, приду, — к тебе. А Ваське не верю я, — продувной бестия, Гервасий почище блаженного — не то, что его обведет вокруг пальца, а всех, кого хочешь… К епископу и то ведь уластился… А я лучше к тебе приду, один на один…
Памвла уже за калиткой Досифею ответил:
— Мы ему припомним орешки, все сосчитаем! А то ишь ты… В монастыре да супругу завел себе…
В сумерки, в белесый туман кутаясь, ковылял Досифей к Памвле, и заперлись в келье; склонив друг к другу головы, озираясь по сторонам, точно и стены могут подслушать, шептались до полуночи о том, что лес продан, а денег нет и отчета не дано братии. Зазывали к себе монахов, наводили расспросами на мысль, что деньги пропали и лес погиб, — хранила его братия, берегла как зеницу ока, красотою его радовалась, а пришел неизвестный и продал на сруб. Мало ли что мощи обещаны, да их никто н обещать не может, а если старец творит чудеса явные всенародно, то их и без этого должны в монастыре открыть, для этого и денег не нужно. Гости, конечно, почтенные и братия им была рада, а кормить их можно было и из монастырской казны. Зазвали эконома Паисия — тот ухмылялся в бороду по-мужицки и говорил только, что лес-то нужно было продать, это верно, расходы были большие, а только куда тратились деньги — ему неведомо, ибо расписок никаких налицо нет и не может быть. Паисий хитрый мужик, себе на уме: нельзя ему идти против братии, на отчете он у нее, и великую тайну рассказывать — себя подводить под Соловки, — еще хуже. Не Гервасия выгораживал, а свою шкуру берег от этого и не указывал на игумена; знал, что и расписок взять неоткуда — разве узнаешь, сколько кому было дано Гервасием, — в книге записано — на поправку хутора, на покупку коней, коров, на улучшение хозяйства, на питание гостей почетных, на новое облачение епископу, — вместе с Гервасием и статьи подводил и расходы придумывал; записывал то, что игумен ему диктовал. Знал, что не без греха тут, а только при таком деле и грех прощается, не спрашивал же его Гервасий, куда он сотни потратил, — а из сотен ведь тысячи, — сколько на рыбу, на разносолы архиерейские каждый день ухлопывал, — у него, конечно, дело чистое, на все почти закупки — счета, на то и купцы в уезде. Паисий с молитовкой и в лавку придет и чайку выпьет у купца за прилавком, пока по записке его отвешивают всякую снедь, и на счета искоса взглянет, купец не стесняется должную цену поставить и немалый процент за это Паисию, и оба довольны — чисто сделано и по совести. Поэтому и Паисий молчит про Гервасия, разве что ухмыльнется в бороду, а может быть потому, что свои грешки вспоминает.
Не добились толку Досифей с Памвлою от Паисия, решили и без него обойтись. Ходили по кельям и нашептывали, — куда мол и за сколько продан лес монастырский и сколько от купца получил игумен…
Шепталась братия, исподлобья поглядывая на Гервасия и втихомолку решила писать жалобу на игумена. Ваську Досифей запирал в кладовушке, когда уходил по кельям, чтоб не подглядел, не подслушал, а на ночь выпускал в келию, — диким волком глядел на горбуна блаженный, а старик в привычку взял под голова класть полено, ляжет Васенька на постилке у двери, забормочет — Досифей за полено.
— Молчи! Слышишь, молчи! Игумена поносить не дозволю!
Измучил юродивого.
На тайные беседы собирались у Памвлы и востроносый лавочник Аккиндин, тот, что записывать чудеса посажен — бумагу с собой приносил составлять епископу челобитную, ехидно посмеиваясь, неизвестно только над кем — то ли над кляузниками, то ли над Гервасием.
— Я, отцы, по разумению своему, помогу, а только хуже бы не было…
А лес-то какой, по всему царству не сыщешь такого — а он продал…
— Тебе и пишать, отец Аккиндин, — у наш некому больше, — во шлаву обители.
Памвла, шмыгая носом, гнусавил, растопырив короткие пальцы обгрызанные:
— На свою голову выбрали его, а теперь попробуй, скажи… хозяином заявился тут, а забыли, как бегал за дачницами, и до сих пор у него на хуторе живет эта приблудная…
Иона гостиник бубнил отрывисто, густым басом:
— Сам видел, — разве не видел я, как монастырские деньги соборным проигрывал, тут и подглядывать нечего было — швырял сотенные, недорого достались… А ты, Аккиндин, пиши.
Лавочник, пощипывая бородку свою клинушком, с проседью, весело глазами сверкал и спрашивал:
— Так что же, отцы, так и писать владыке, что-де отцу ключарю игумен монастырские деньги проигрывал, взятки давал невидимо.
Досифей приходил в азарт и, тыкая пальцем в бумагу и наклоняясь к ней крючковатым носом, шипел: