— Насиловать никого нельзя!
Потом, помолчав, так же коротко сказал, поднимаясь с кресла:
— Явленную икону надо убрать из собора, перенести на место успокоения старца и поставить, чтоб незаметна была.
Николка испуганно взглянул на монаха и испуганно начал убеждать его, что перенесение иконы, сейчас же, через несколько дней после ее появления, вызовет ропот и недовольство у братии, а также уменьшится и доход обители, а теперь после ее обретения стали еще больше богомольцы стекаться.
Поликарп тем же спокойным голосом повторил:
— Икону надо убрать, старец еще не святой.
Несколько раз прошелся по горнице, остановился у часов и в такт маятнику начал говорить размерно и спокойно:
— Я имею указания свыше, отец игумен, им вы должны подчиниться, а братия беспрекословно исполнить. Я знаю, что делаю, — иначе быть не может. А доходы обители вашей не нужны — потом сразу покроете, когда мощи открыты будут.
Николка взволнованно потерянным голосом повторял:
— Иноки возропщут, отец Поликарп, — возропщут…
— Иноки должны быть в повиновении у игумена, слово ваше — закон для братии.
Пропела за дверью молитва и, держа в полотенце хлеб, вошел послушник, — худой, изможденныи, кожа обтянула лицо и руки и только глаза от худобы были большие, прозрачные. Вошел, поклонился, увидал Поликарпа, монаха черного, навстречу ему блеснул взгляд пронизывающий, и Борис еще раз поклонился приехавшему, не зная, что делать с хлебом. Поликарп подошел к нему, взял хлеб и благословил, отпуская его. И когда Смолянинов вышел из приемной, приехавший сказал игумену:
— Истинный инок, просветленный духом.
Имущество Поликарпа привезли на двух возах; освободили нижний этаж каменного корпуса рядом с игуменским — узкий высокий дом, строенный по-старинному — толстые стены, некрашенные тяжелые двери дубовые, обитые войлоком и глухие комнаты с низкими сводами, одна только — большая, четырехугольником с прямыми стенами и с большим двухрамным окном. Ящики с трудом втягивали трое послушников, потом расставили два книжные шкафа, письменный стол, внесли железную кровать и тюки. И сейчас же Поликарп попросил Гервасия послать ему послушника Бориса.
— Иди, тебя новый иеромонах берет в послушники, — тихоня!
Вещей у Бориса не было — чемодан, привезенный из Петербурга,
был уже продранный и помятый, а в нем кроме белья — ничего. Обрадовался и испугался — не знал, как служить рясофорному. Оставил в сенях чемодан и вошел в келью, принял благословение и стал у двери.
— Хочешь мне помогать? Оставайся, твоя — боковая комната. А спать на чем будешь?
— На войлоке…
— Скажи отцу игумену, чтоб кровать для тебя дали.
Николка каждый день ожидал, что Поликарп придет и будет говорить, что теперь надо делать, как приготовляться к мощам, или начнет расспрашивать о монахах, но каждый день Поликарп уходил с утра в лес и любопытные даже видели, что в руках у него была книга. Монахи сперва боялись его, а потом — вылезли из келий, а послушники и рясофорные молодые снова понесли в гостиницы богомольцам ложки, а по вечерам бегали к дачам и лазали через ограду. Черный монах — высокий, худой, опустив голову, будто не видя ничего, ходил по лесу, доходил до малинника, слышал, как бабы звали его к себе, молча повертывал обратно, уходил в противоположный конец монастырского леса, садился на берегу озера, в лесной глубине, — казалось, что он даже не смотрит на катающихся на лодке монахов с дачницами, но все видел и слышал, черные глаза светились мраком. Вместе с Борисом разбил ящики и сам, — Бориса отправил на станцию опустить письма в почтовый поезд, — ставил книги в шкафы, — полки были глубокие и книги становились в три рада — вглубь светские классики и журналы, во второй рад философские, а в передний сочинения отцов церкви и когда Борис возвратился — комната приняла вид спокойствия и суровости: корешки с золотым тиснением, письменный стол — несколько книг, чернильница и бумага, на полу темный ковер — глухой и мягкий, пустые стены, в углу большая икона Спасителя — моление о чаше и на тумбочке красный лампад; на стенах пусто, над кроватью черные карманные часы и на окнах темные шторы. В высокой комнате большой, черный и вечером вместо лампы колеблющаяся свеча красноватым пламенем.
По вечерам, когда Авраамий замыкал святые ворота, возвращался Поликарп в келию, Борис подавал чай в стакане — густой, черный, и уходил в боковую комнату — пустую, холодную и тоскливую. Черный монах заглянул и в нее.
— Сделай из ящиков стол себе, попроси табурет и лампаду повесь — в темноте молитва нерадостна — не успокоит душу.