Около корчмы толпился народ, — в монастыре полно, голову преклонить негде; в избах остановились из города, — переночевав, на заре идти в монастырь на открытие, — без сутолоки, отдохнувши и не торопясь.
К вечеру подъехала барская коляска к корчме, остановились напоить лошадей. Потом, узнав о людском стечении у богомольцев и о том, что в гостинице переполнено, — кучер говорил барыне:
— Тут бы нам ночевать, барыня, а то в монастыре с лошадьми беда будет…
Вера Алексеевна вышла из коляски с тонким худым человеком во фраке.
Барманский брезгливо осмотрел корчму, — выбежал Матвей, — при крещении имя дали такое Мойше, чтоб и старое напоминало всегда, а звать стали — Мотькою.
— Есть у вас где переночевать?!
— Не знаю как услужить — все занято, все занято, вот если не побрезгуете в старом доме, а мы уж со всеми, на улице.
И сейчас добавил, заметив брезгливую улыбку на лице у приехавшего:
— В монастыре же столько народу, столько народу — живому человеку в гостиницу не войти, а у меня чисто, совсем чисто…
Барманский пожал плечами и обратился к Костицыной:
— Что же, Вера Алексеевна, — мы остаемся?!
— Надо же где-нибудь ночевать, Валентин Викторович, — не оставаться же в лесу под открытым небом?!. И потом некуда деть лошадей…
— Что же, я должен повиноваться вам — княжна приказала… Нет, вы подумайте, как поэтично, — в лесу, в старой корчме!.. И с вами… вдвоем!..
Костицына сверкнула глазами, хотела сказать — оставьте, — но Барманский будто не заметил.
Корчмарь внес вечером самовар, две чашки и чайник с синенькими ободками.
Вера Алексеевна вспомнила, что ничего не взяла с собою в надежде, что в монастыре их накормят не хуже прошлого раза, когда гостила там с губернаторской дочерью, и обратилась к корчмарю:
— Нет ли у вас к чаю чего-нибудь, — хлеба?..
— Хлеба, — розанки есть и чайная колбаса…
Барманский что-то хотел спросить, — Костицына не дала ему говорить, обратилась к Матвею:
— Принесите и колбасы и хлеба и, если есть, сахару.
В открытое окно тянуло паленой хвоей, — напротив в лесу у костра сидели богомольцы и ужинали. Звенели комары, налетая на свет, доносилось ржание лошадей и смутный, неясный звук голосов.
Барманский, положив фалды фрака своего на колени, вытянулся под столом, худой, длинный, с тщательно зачесанной плешью, и, наклонив голову, брезгливо, но с досадным аппетитом пил чай с хлебом и с колбасою. Выпил две чашки и снова начал:
— Ну, разве не поэтично, Вера Алексеевна?! А вы сердитесь на меня, — чем же я виноват, что судьба нас привела в эту корчму?! Вы не хотите понять, не верите, что человек до сих пор жаждет любви, поэзии, а вы — оттолкнули меня…
Корчмарь вошел убрать посуду, и Барманский обратился к нему:
— А у вас, вероятно, тоже не хуже монастырских доходы, — а??!
— Какие у нас доходы, — кормимся, едим хлеб и все доходы…
— Ну, а преподобный старец не помогает разве, не творит чудес?..
— Все же святые в монастырях творят чудеса, — нет таких, которые бы чудес не творили…
— С вами тоже старец сотворил чудо.
Корчмарь почувствовал, что приезжий хочет поиздеваться над ним, и отвечал коротко, односложно, нехотя:
— Отчего же ему не творить чудес, — это же ему полагается…
А вы чудеса видели, — исцеляет он, действительно помогает многим?!.
Еврей рассердился, покраснел, не дал гостю окончить и, собирая со стола посуду, сказал медленно, точно с презрением:
— Очень даже помогает Симеон старец, — сам я не видел и не знаю, кто видел, но помогает, — многим — не знаю этого, — а только — многим не многим, но кое-кому очень даже старец помог!..
И вслед ушедшему корчмарю захохотал Барманский.
— Нет, вы слышали, Вера Алексеевна, — мне это очень нравится! По-ра-зительно! Очевидно, старец ему очень помог…
Смеясь, Барманский достал портсигар и хотел закурить. Костицына, кусая губы, слушала разговор с корчмарем, видела, как он волнуется, и когда чиркнула спичка — вздрогнула и сказала:
— Валентин Викторович, идите курить на улицу…
Барманский опять съязвил:
— Турецкий дюбек не нравится — привыкли к английскому.
Костицына переоделась и в капоте легла на постель,
возмущенная разговором Барманского с корчмарем и намеком на инженера Дракииа.
Барманский вышел во двор, остановил проходившего еврея и, не сдерживаясь, начал снова:
— А зачем вы переменили религию? И вы верите в Христа?
— Почему же не верить в него, если он мне ничего плохого не сделал, верю же я богу…