— А любила-то я, любила — от счастья себя позабыла, и вы, барышня, тоже любить будете, — ведь меня за любовь… не расскажешь вот…
За стеною голос пропел глухо:
— Хочу еще шоколаду!
Снова подошла к нему с шоколадом во рту…
— Берите!..
Загремел стул; держал ее и клонил, целуя, — смеялась, отткалкивая и шепча:
— Что вы, батюшка, что вы… оставьте меня, пустите.
Потом голос замолк, и снова что-то загремело, падая.
Ариша быстро встала и сказала:
— Лучше я в другой раз приду, милая барышня, а то на дворе-то метель — не дай господи, ничего не видно…
Николка схватил клобук, одел, выбежал в коридор, хлопнув дверью, и в ту же минуту увидел Аришу, выходившую из Зининой комнаты.
Вздрогнул, — дрожащим голосом, не отдышавшимся, весь багровый, с налитыми кровью глазами, прошипел Арише:
— Ты зачем тут?
Ариша, онемевшая, испуганная, прислонилась к стене, хватаясь вытянутыми руками за нее, чтоб не упасть, смотрела на Николку с ужасом.
— Подслушивать?! За мною подглядывать?!
Вырвалось шепотом у Ариши:
— Мучитель ты!
Николка озверел и в полутемном коридоре бросился к ней и, ничего не говоря, начал толкать ее, приговаривая:
— Выгоню, из монастыря выгоню…
Ариша остановилась, быстро обернулась к нему и сказала шепотом гневным:
— Завтра ребенка к тебе приведу и сама отсюда уйду, — все знают, что твой.
Николка на мгновение остолбенел, потом всплеснул руками, замахал ими и, убегая от Ариши, надрывался шепотом:
— Не смей, не смей!
С другого конца коридора вышел из келии Евтихий и, постучав к старшей сестре, сказал в дверь приоткрытую:
— Сестра, приготовьте постели — на станцию пришел эшелон с ранеными.
X
Целый день Евтихий ходил потерянный, не мог позабыть сказанного — нарастали слова о ребенке и тихая мысль об умершей — ушла, умерла, хотел воскресить в себе ее образ и вместо Лины — зима, мутные улицы Питера, болезнь и кошмар белой ночи. Хотел зайти к Поликарпу, — взойти, поклониться ему и сказать: «Учитель, спаси», но знал, что глаза его будут суровы и слова коротки, — звучало в ушах — ты для жизни и жизнь для тебя. Но жизнь — это ужас…
Забурчал телефон, — испуганно взял трубку, чей-то голос журчал, заикаясь: «Эшелон, подавайте лошадей».
Заметался по келии, надел ватный подрясник и сразу стало тревожно и жутко. Торопил запрягать линейки и повозки, позабыл, что ничего не ел.
Санитары-монахи просили поговорить со станцией, — нельзя ли до утра — непогода. Пошел к старшему врачу, — госпиталь был на ногах, готовили перевязочную и операционную. Во дворе стучало динамо.
— Звонили опять, батюшка, — нельзя — метель, кажется, утихает.
В коридоре встретил торопившуюся Белопольскую и опустил глаза — стало еще тревожнее.
Ехали с фонарями, наощупь. Лошади ступали осторожно и тяжело, уныло позванивая бубенцами. На станции ждали, пока уляжется хоть немного метель, и когда снег начал хлопьями падать — расчистили тропинку к поезду, окна его горели теплом, но когда начали выносить раненых — послышались стоны и свет из вагонов казался из преисподней.
Евтихий впоспехах позабыл одеть валенки — ноги в сапогах мерзли, калянили. Двигался, как заведенный, и когда линейки и повозки наполнились, сказал, — что готово.
Остался ожидать на станции второй очереди. Сестры из поезда звали обогреться и выпить чаю, отказался и пошел в келью к станционному монаху в душную и натопленную комнату и не раздеваясь сидел, прислушиваясь, не заноют ли обратные бубенцы. Ноги отошли, стало жарко. Вышел на платформу. Под навесом пронизывая свистел ветер, обдавая лицо снегом.
Снова нагрузил приехавших.
— Готово!
Тронулись, бубенцы заныли.
Из вагона вырвался звонкий голос и на ветру погас:
— Подождите, еще один, — тяжелый.
Подошли и не знали, что делать.
— Возьмите на носилках с кем-нибудь. Ему нужна операция!
Уговорили станционного монаха нести следом, пока бубенцы слышны.
Накинул лямку на шею и по взрыхленному лошадьми снегу понес с монахом.
Раненый, закутанный в шинель, покрытый полушубком, глухо стонал.
На ручку носилок повесил фонарь, — красный полукруглый зрачок света ложился на снегу кровавым пятном. Еле слышно издали звякали бубенцы и пропадали снова. Была одна только мысль — лишь бы горел фонарь и слышать бы ехавших.