— Ты бы смотрела за ним… Совсем бросила!.. Младенец-то ведь невинный.
— А он разве смотрит?! Придет когда?..
— Он — игумен, монах… Прельстила его сатанинским образом…
— Мука моя… мучище!..
— Сама виновата, сама…
Заохает старуха, уйдет и мальчика к себе уведет в келию.
Весенняя ростепель белые шапки посбила с сосен, на солнце ручьи, проталины и мох курчавый крошится. С утра туманы, а к полдню подымутся облака из лесу белыми стаями. Солнце землю томит испариной, золотит сосну, смолой дышит.
На порожки гостиниц выползают костыли, облепляют шинели серые, и в скуфейке монах греется и звон по умершим для живых песнею. На скамейках, у стены, погоны блестят офицерские — плавят золотом сердце сестры Карчевской и подруг ее.
Вывели на солнце Евтихия, и черный монах пришел.
А к вечеру в лазарете дышится веселей и без старшей сестры в офицерскй палате из-под косынок кудряшки задорные, — белокурые, подле Владимира, а может быть, еще и жених Зосе?!
Евтихий беспомощно шепчет учителю в келии:
— Возьмите меня в свою келию…
— От жизни бежишь?
— Господь меня покарал!
— Пусть тебе указует!
— Хочу подвига!.. Молитвы хочу… покаяться…
— Без земного врача не исцелит небесный! И не примет подвига. Выздоравливай!
По вечерам приходила Зина — наведать, молчал покорно.
Снова ходила на скотный к Арише.
Скотница похудела, веснушки у глаз — сияние из темноты и рыжее золото под платком — лучи солнечные.
Зазвала в келию к себе и заплакала.
— Ариша, что с вами?
— Несчастье у вас, сестрица, — я слышала, знаю… Привезли раненого.
— Чего же вы плачете?
— Полюбила я вас, Зиночка, как родную, мне ваше горе больней своего, и он-то мне ближе родного, лучше б я за него мучилась…
Хотела выплакать любовь свою, боялась, не знала как, целовала плача руки и глаза сияли радостью.
— Повидать бы его… какой он…
— Приходите, Ариша, вечером!.. Только мы с братом разные и чужие…
— Что вы, сестрица, — вы сами не знаете, что он вам родной… А только мне приходить не велено, запретил игумен в гостиницу.
— Вечером сама за вами приду…
— Сестрица, барышня, да неужто увижу его?!.
Зина подумала, что не только, как говорят, она странная, но вот и Ариша, может быть, и другие тоже есть — странные, оттого что искренние. Может быть и Карчевская — тоже искренняя, оттого что несчастная — ищет любви своей, себя не жалеет, обманывается и, может быть, несчастнее всех — заманивать должна свое счастье, перед людьми унижаться; только за это унижение перед каждым и не любила она Карчевскую.
Карчевская выводила на солнце поручика, болтала без умолку, играя глазами, нежно его касалась — от кармина губы горели маком, дразнили каждого.
Забегала к Зине, обнимала ее, говоря:
— Какой у вас брат интересный, вы простите мне, Зиночка, но я в него влюблена!
Зина отмалчивалась.
Весною Владимир начал без костылей ходить, — вечера у Зоси, через тонкую переборку смех, поцелуи, возня, — Зине бежать — к Евтихию в келью и молча смотреть на молитвенное лицо больного.
Зеленоватое небо матовое дыхнуло смолистой хвоей, месячный рог зацепился за сосны и повис беспомощно.
Мычали коровы, звенели молочные ведра, пахло парным молоком и навозом.
— Пойдемте, Ариша, пойдемте. Вы идите ко мне…
Повела за руку…
Точно на монастырское кладбище шла Ариша, — к нему, к Владимиру. Тем же душа теплилась, — увидать его, только бы увидать — теперь ничего не нужно иного. И оттого, что увидит его — беспомощная была, безвольная, не знала как взглянет в глаза ему, — лишь бы не подумал, что упрекнуть его хочет, — сама знала зачем и тогда и теперь идет — душу свою оживить прежним счастьем, освободиться хоть на минуту от всего, что было с нею потом, казалось, что стоит только взглянуть на него, и на всю жизнь останется чувство радости, благодарное к прошлому, — лишь бы не подумал, что пришла укорять — взглянуть на него, последний раз в жизни взглянуть, завсегда запомнить.
И коврик — живое, прошло, в каждой шерстинке душа девичья.
Взглянула на него — глаза занялись радостью, не выдержала.
— И коврик мой цел!.. Я ж думала, что жених его вам подарил… Радовалась — не только я вас люблю, сестрица, и он, для кого вышила его…
— Это вы для него вышивали, вы?!.
— Я, Зиночка, я… учила его, а потом кончила…
Вспомнила Зина далекое, была девочкой, — слышала как мать укоряла брата, стыдила его, уговаривала не убить своею любовью девушки.