Вспыхнула вся, — мохнатые глаза загорелись.
— Ребенок тоже его?
Горечью, полыней обожгло Аришу — подруга, кровавые сгустки, плач и потом долгая скука, — заплакала. За стеною Зосин смех и мужской голос.
— Не его, не его, барышня… Того унесли, мертвенький был, всего минутку слышала слезы его безвинные… Этого тут родила, — а тот в девичьем… похоронен… маленький…
Подбежала к стене и с отчаянием застучала, выкрикнув…
— Владимир, пойди сюда!
Смех оборвался, недовольный голос сказал: — Фантазии!
— Что тебе?
— Ты знаешь кто это?!
В памяти мелькнуло лицо и расплылось, сжал брови, и снова тот же недовольный голос:
— Что тебе от меня нужно, сестра?
— Ты не знаешь ее? Кто коврик тебе вышивал? Не знаешь?! Где твой ребенок, спроси ее?! Ариша, где он?!
— Барышня, сестрица, не мучайте вы себя, мне только взглянуть — я знала сама на что иду, сама своего счастья хотела, мне теперь от них ничего не нужно — только взглянуть хотела.
Голос плакал и умолял. Всего один раз взглянула на него и опустила голову.
— У них барышня есть, молоденькая, — невестою будет им, — Зосенька…
— Гм, не ожидал встретиться в мужском монастыре с монашкою…
— Я тебе не сестра, — вон, вон!
— Фантазии, Зиночка!
За переборкою шепот шелестом: «Сумасшедшая, она всегда такая была, вдолбит себе в голову и верит глупости»…
— Барышня, да не плачьте же вы, я виновата всему, бестолковая…
— Для него человек — насекомое и сердце его — червивое… Зачем его сюда привезли?!.
— Из-за меня вам мучение, глазки свои пожалейте бархатные — красоту свою ясную… И я-то пошла, бесстыдница, поглядеть захотелось… Простите вы мне…
Уговаривала, утешала, дождалась пока успокоится, заставила лечь спать и ушла на скотный. Мисаил, закрывая дверь, прошипел:
— Все игумену расскажу, до капельки!
Долго не выходила Зина из номера, по вечерам не слышала больше смеха, возни и шепота. С того дня, когда привезли Владимира и заболел Евтихий — жизнь ушла далеко куда-то. Не знала, что март звенел в лесу тяжелыми каплями душистой смолы, не заметила, что монахи в монастыре притихли, попрятались в кельи.
Длинные письма Никодима стали короткими, писал, что в училище, и нет время написать все что хочется, потом и письма его перестала получать. Машинально работала в перевязочной, не замечала солдатских лиц и не знала, что в госпитале солдатский комитет и монахи реже и реже отзванивают погребальное.
Через несколько дней Карчевская принесла от брата записку с заплаканными глазами.
«Можешь радоваться и сходить с ума — уезжаю в отпуск в имение. Социалисты твои устроили революцию, скоро будешь у ней поломойкою».
Не поняла письма, обиженная, измученная, спросила Зосю:
— Правда, уехал — не будет мучить?!
Ухаживали за Зиной старшая сестра и Карчевская. Доктор все время говорил:
— Как можно больше на воздухе быть Белопольской.
Зося водила гулять по лесу, терпеливо ходила с нею и не знала о чем говорить.
Монахи шептали:
— Сумасшедшая!
— В беглого студента влюбилась, — в паскудника!
— Брата родного выгнала из-за скотницы… Все они такие-то, все такие…
— Из-за них и царь отказался от престола — и его довели…
— А все это студенты, — не хуже беглого. Прижился у черного…
— К мощам его посадили, — слова не смей сказать. Святошей сидит, — растерзать его мало, прости господи!
Из города перевезли тяжелых — на долгое время, чтобы лечить спокойнее.
Газеты в госпиталь запаздывали — перехватывали монахи на станции и прятали, думали, что все временно и что царь временно отказался, чтобы восстать гневом на отступников и покарать судом праведным.
Поликарп молчал и зорко следил за хозяйством, объяснял Гервасию:
— Мы ничего не знаем, — не знаем ни часа, ни дня, когда придет сын человеческий, — должны ко всему быть готовы, как благоразумные девы, и братия должна о себе заботиться.
— Что же будет теперь?
— Братия должна своими силами засадить огород. Больше всего берегите хозяйство. Вы хозяин, на мне заботы по госпиталю.
Монастырские ворота с вечера запирались рано, и черные муравьи кишели за каменными стенами. Снова начали служить по-уставному и старики не выходили до полночи из собора.
За обеднями поминали по-старому царя Николая, и только когда комитет госпитальный вместе со старшим врачом предупредили игумена — на ектении стали растягивать, — державу Российскую.