— Тут? — Девочка смотрела на него удивленно.
— Тут.
— Я с этими на полу спать не буду, — Агнес поджала губы.
— Ложись со мной, — сказал солдат, — кровать широкая.
Агнес согласилась без слов, стала снимать платье. Осталась в рубахе полезла к солдату в кровать, долго мостилась.
— Ишь, — бубнил Еган, укладываясь между монахом и Сычом, — что не баба — то благородная. На полу не лягут, все в кровать к господину норовят.
Вскоре все уже спали, дорога выматывает, не спал только Сыч, ворочался да вздыхал. Мечтал зарезать Удо Бродерханса.
Луна уже плыла по небу, когда неприметный человек вошел о дворец Его Высокопреосвященства. Человека стража даже не остановила, просто провожала взглядом, когда он проходил мимо.
Он бывал тут не раз, знал куда идти. Когда он добрался туда, куда нужно он остановился и низко кланялся.
— Ну, что так долго, — недовольно произнес канцлер Его Высокопреосвященства, — мне уже должно быть на докладе. Жду тебя.
— Не мог уйти, хотел доглядеть, чем дело кончится, — сказал пришедший.
— Не тяни.
— Наш головорез, бабу свою продавал.
— Вот как? — приор Брат Родерик заинтересовался. — Продал?
— Продал за талер. Какому-то сопляку из местных пекарей. Видно у героя денег нет, хотя до того платил за стол не скупился. Его холоп по дворам ходил, искал жилье подешевле, в трактире, мол, дорого.
— А стол был богат? Сам ел, или холопов своих хорошим столом баловал.
— Не беден, стол был, сыр, окорок, колбасы. Пиво. Сам ел немного, сначала бродяг кормил из пришлых коих в городе последнее время много, потом и холопам своим дал есть.
— Что за бродяги?
— Не могу знать, двоих видел впервой, одного бородатого видал раньше, из ратных людей он. Сейчас ищет чем поживится, в солдаты не идет, ноги у него нет.
— О чем говорили, не знаешь.
— Не знаю, монсеньор, говорили тихо, хотя почти до драки доходило. Кулаки совали под нос друг другу. Наш герой на расправу скор, и не труслив, людишки его побаиваются. Думаю, что умен, смотрит на человека с прищуром, слушает его внимательно, думает что то. Но умен не шибко, вспыльчив больно. Волю рукам дает.
— Еще есть что?
— Нет, монсеньор, завтра еще погляжу за ним.
— Выясни кто другие бродяги, с которыми он пил. Ступай. Стой.
— Да, монсеньор.
— А что ж за баба там такая, что за нее талер отдали. Неужто, так хороша?
— Зуба у нее нет.
— Все что ты разглядел?
— Нет, молода, свежа. Волосы белые с рыжиной. Высока. Не худа, не жирна. Грудь не мала, не велика. Зад от пола высок, нога длинная. На лицо пригожа. Хочет выглядеть как благородная. Хотя по говору из мужичья, не из босяков, ну может из мельников, из черного люда точно. Но зуба верхнего нет. То и портит ее.
— А головорез, значит, продал ее.
— Как лошадь в наем сдал, сам спать пошел, а мальчишка из пекарей ее в покои повел.
— Ступай.
Человек поклонился и вышел, а приор тоже в зале не остался. Поторопился по бесконечным коридорам и лестницам туда, куда ни кто из посторонних попасть был не должен. В личные покои Августа Вильгельма герцога фон Вуперталя, графа Филенбурга, курфюрста и архиепископа славного города Ланна.
В покоях архиепископа приор оказался не один, тут уже был его лекарь, незаметный монах, из самых близких, и пожилая монахиня.
Сам он сидел в кресле с высокой жесткой спинкой, а монахиня мазала ему красные шишки на ногах коричневой мазью с едким запахом. Последние десять лет архиепископ страдал подагрой. А лекарь не мог найти нужного лекарства. Что только не пробовал, и кому только не писал. Все впустую. Но архиепископ его не гнал, то, что болезнь не усугублялась, он и тому был рад. Он знал, что некоторые другие нобили страдали куда тяжелее от этого недуга.
А приор стал рядом, как и другие наблюдал за действиями монахини.
— Не молчи, — сказал архиепископ, взглянув на него, — что сегодня случилось?
— Ничего, что достойно вашего внимания… — начал брат Родерик.
— Кроме… — продолжил архиепископ.
— Кроме письма от вашего брата.
— Конечно от епископа Вильбурга. Другие братья меня редко беспокоят.
— От него монсеньор.
— Что желает мой брат?
— Желает, что бы вы даровали рыцарское достоинство одному доброму человеку. И причем без промедлений.
— И что задумал епископ Вильбурга?
— Пытаюсь выяснить.
— Значит, не знаешь.
— Пытаюсь выяснить. Но зная норов нашего добродетельного епископа, боюсь, что деяние это будет не во славу Матери Церкви нашей.