— Неужто он достоин такой чести, что лучшие ваши люди должны быть там? — спросил канцлер удивленно.
Архиепископ посмотрел на него как на неразумное дитя:
— Брат мой, и другие дети мои, должны знать, что любая просьба их будет исполнена мной со всеми подобающими мелочами. А иначе как я буду призывать вассалов — детей моих, под знамена свои коли буду недостойным сеньором.
— Так значит, мы не будем чинить препятствий добродетельному епископу Вильбурга? — спросил приор, опять удивляясь.
— Узнай, что задумал он, и поди прочь, устал я от тебя, — сказал архиепископ.
Приор поклонился так низко, что снова почувствовал едкий запах мази, которой лечили ноги курфюрста. Он вышел из покоев и почти бегом кинулся в свою приемную.
А архиепископ произнес сам себе:
— Молод, глуп, а где взять лучше?
А приор добежал до своей канцелярии, где его ждал монах в тишине и одиночестве. Тот сразу понял, что произошло, что то из ряда вон выходящее, но спросил на всякий случай:
— Монсеньор, ужин давно ждет вас и гостья тоже.
— Гостью гони, не до нее мне сейчас, вино и сыр вели сюда принести. И человеку нашему скажи, что удваиваю плату, пусть от головореза приезжего не отходит, пусть всех своих людей соберет и выяснит, что за дело затеял вильбургский вор — епископ.
— На заре скажу ему.
— Не на заре, сейчас беги к нему. Сейчас. Его высокопреосвященство раздражены, желают знать, что опять задумал братец его. Всегда, всегда, как дело касается его брата… этого его брата, так жди беды. Как только я письмо от него увидал, так понял, что будет наш господин недоволен.
— Иду, монсеньор, — поспешил монах.
— Бери охрану и беги. Пусть все выяснит, иначе пусть не попадается мне на глаза.
Глава четвертая
Игнасио Роха по кличке Скарафаджо, вид имел кислый. Он вертел в руках кирасу солдата и был явно не весел. А Еган пошел отсчитывать шаги по мокрой от росы траве. Солнце еще не разогнало обрывки утреннего тумана. А вот Яков Рудермаер и Виченцо Пилески были бодры и энергичны. Яков развернул тряпку, в которой была мускетта и рогатка — держатель. Если поставить эту мускетту на землю, то высотой он была выше плеча солдата. Длиннющая труба, из серого не каленого железа, да с тяжеленым прикладом. Пилески достал кожаный мешок, они шептались, отмеряя черный порошок. Стали заряжать оружие.
— Хорошая у тебя кираса, — уныло сказал Роха, — с нахлестом да с крутым ребром. Каленая.
— Каленая, — кивнул солдат усмехаясь, — каленая.
Он был уверен в своей кирасе до тех пор, пока не увидал оружия, которое длинной было с полевую кулеврину. Но даже теперь он не думал, что на пятидесяти шагах свинцовый шарик пробьет каленое железо.
А вот двое дружков Скарафаджо почему то не сомневались что им броню пробить удастся. Пилески начал раздувать фитиль, а рыжий Рудермаер пошел к Егану — понес кирасу.
Дойдя до него, они вдвоем набили кирасу камнями и комьями земли, чтобы не качалась во время попадания, и водрузили ее на старый пень.
— Запаливай, — крикнул Рудермаер.
Пилески установил мускетту на рогатку, стал целиться. Еган и рыжий мастер отошли в сторону, что не дай Бог не зацепило.
Пилески поднес дымящийся фитиль к полке с порохом.
ФффсшшпаааХх! — грохнуло так, что Волков невольно закрыл уши руками. Огромное облако белого дыма ветерок понес в сторону.
Еган подошел к кирасе и крикнул:
— Нет дырок.
— Конечно, нет, — крикнул солдат, — дурень и близко не попал.
— Заряди ка, я пальну, — сказал недовольно Скарафаджо.
Рудермаер не поленился, прибежал, стал помогать заряжать мускетту, они снова шептались, а солдат только улыбался, глядя на них. Теперь стрелял Роха. Он целился долго, и наконец, приказал Пилески поднести фитиль:
— Запаливай!
ФФссшшПаХХ! На этот раз выстрел звучал по-другому, и Роха был заметно ближе к цели. Пуля вырвал маленький кусок земли вместе с травой в трех шагах точно перед кирасой.