— Сатана под руку толкнул, — зло сказал Скарафаджо.
— Я б из арбалета уже два раза попал бы, — заявил Волоков язвительно.
— Ну, так попади из этой чертовщины, — сказал Роха, протягивая ему мушкет.
Волоков не взял и сказал Виченцо Пилески:
— Ну, заряжай.
Снова прибежал Рудермаер, они стали вдвоем заряжать оружие.
— Сыпь больше, — говорил мастер аптекарю тихо, — оба раза не долетело.
— Разорвет, боюсь, — отвечал тот.
— Не разорвет, сыпь больше.
— Не сыпь больше, — произнес солдат, ему самому хотелось попробовать, — сыпь как в прошлый раз. Я сам выстрелю.
Мастер и аптекарь посмотрели на него с удивлением и продолжили.
Теперь целился солдат, он учел расстояние, взял угол больше чем Скарафаджо, все рассчитал, ну, насколько мог верно, а рядом, с тлеющим фитилем в руках стоял аптекарь. Ждал приказа.
— Пали, — скомандовал Волков.
Тот поднес фитиль.
ФФссШшППаххх.
К грохоту солдат был готов, а вот сильного удара в плечо не ожидал. Пока он отходил от боли в плече, да пока рассеивался дым, Еган уже проорал радостно:
— Попали, господин.
— Пробил? — орал Роха.
— Кажется, пробил, — негромко сказал Пилески.
А вот солдату не казалось, он и сам видел, что кираса пробита. Рудермаер вытряс из кирасы землю и камни и торжественно нес ее хозяину. Принес.
Роха отнял кирасу у него, ковырял пальцем дыру:
— Прямо на ребре пробило, я говорил тебе Фолькоф, а ты не верил. Ну, кто оказался прав?
— Ты бы стрелять поучился лучше, — отвечал солдат чуть раздраженно.
Да, он был раздражен, а еще он был удивлен… и даже подавлен. Да именно подавлен. Случилось что-то невообразимое, о чем он и думать не мог. Случилось то, что рушило его мир. Мир крепких лат, сильных арбалетов, алебард и пик. Теперь весь этот размашисто перечеркивало, какое ни будь хлипкое ничтожество с мускеттой в руках. Да еще этот Роха тряс перед ним дырявой кирасой, радостно вопрошая:
— Знаешь что это? Знаешь?
— Моя кираса, — ответил Волков зло.
— Нет, это не твоя кираса.
— А что же это?
— Твоя серебряная посуда, дорогие кони и дом с холопами? — говорил Скарафаджо радостно.
— Да? — все еще раздражался солдат. — Прямо дом с холопами?
— Это само собой, но я сейчас о другом. Друг мой, Фолькоф, я держу в руках смерть благородных. Им конец, больше они не смогут прятаться за своими дорогими доспехами. Понимаешь? Это их конец. И конец этой сволочи из Хайланда, что слезают со своих гор. Теперь вся эта горская сволочь уже не будет кичиться своими латами, которые стоят сорок коров. И эти имперские ландскнехты тоже спесь поубавят. Понимаешь?
Солдат прекрасно понимал это и от души хотел дать Рохе в морду.
— Ты же сам болтал, что ты идальго, — зло сказал Волков, — говорил, что у вас в терции каждый четвертый идальго.
— Все наши идальго, и я в том числе, идут в терцию как простолюдины, потому что на коня и доспехи денег нет. А теперь и здешние благородные будут не важнее, чем нищий идальго. Понимаешь о чем я? Эта штука всех уровняет.
Он продолжал трясти кирасой. Солдат грубо вырвал ее из рук Скарафаджо и сунул ее Рудермаеру:
— Заделаешь дыру, и что б красиво было.
Тот молча кивнул, забирая кирасу. А солдат вырвал из рук аптекаря кожаный мешочек с порохом, пошел хромая к коню.
Роха, запрыгал на своей деревяшке за ним:
— Ну, что будешь делать? Давай решай, дело верное. Ты не прогадаешь. Мы эти мушкеты будем продавать сотнями.
Волков молчал, Еган помог ему сесть на коня.
— Ну, что ты молчишь? — не отставал Скарафаджо, хватая его за стремя.
Солдат нащупал в мешочке с порохом пулю, достал ее, она была из свинца и величиной с большую вишню. Он подбросил ее на руке и произнес:
— Приходите к обеду в трактир, я подумаю.
И поехал в город.
— Что он ответил? — спросил Пилески, подходя к Рохе.
— Сказал, что бы пришли в трактир к обеду, — со вздохом отвечал тот.
— Думаешь, он возьмется?
— Молись, коли знаешь молитвы, что бы взялся.
— Да мы уже, почитай год молимся, — сказал подошедший Рудермаер. — Да только все смеялись над нами.
— Вот и еще помолись, — зло сказал Роха. — Он не смеялся. Он думает. Он всегда думал, чертов умник.
Во дворец архиепископа ехать было рано, но он все равно поехал.
Оставил коня в конюшне, поднялся в залу приемов. Думал, дождется там назначенного времени, а там уже было много народа. И все важные господа. Не ленились, приходили рано, ждали. А вот ему ждать не пришлось. Монах у пюпитра сразу его заметил, и побежал докладывать канцлеру.