И Божья воля на то была. Папский нунций, был монахом, но кровать его была не монашеской, в его кровати могли уместиться четверо. Кровать была огромной, перины мягкими и теплыми. Брат Антоний крепко спал, но умный прислужник не побоялся разбудить протонотария и сообщить, что пришел человек от канцлера. Брат Антоний долго и долго искал сближения с приором, доверенным лицом архиепископа, но до сих пор их общение не выходило за рамки служебных обязанностей. И тут вдруг такая удача. Брат Родерик просил об аудиенции. Ночью! Брат Антоний почти бежал на встречу. А встретились они на улице. Канцлер его Высокопреосвященства архиепископа Ланна брат Родерик и нунций и Его Святейшества папы брат Антоний говорили долго, и оба остались довольны разговором. Умный нунций разделил опасения приора, о недопустимости вредных действий епископа Вильбурга, а умный канцлер был рад услышать от нунция, что Церковь обязана сделать все, чтобы не допустить упрека Имени своему. Они разошлись, когда небо на востоке уже алело. Канцлер поспешил в кафедрал, там уже готовились к утренней мессе, которую должен был лично служить архиепископ. А нунций пошел к своим людям и разбудил одного из монахов-рыцарей, что служили Великому Престолу и сказал ему:
— Человек один, действиями своими принесет Матери Церкви упрек имени ее. Такого случиться не должно.
— Мирянин, отец, нобиль? — поинтересовался монах-рыцарь.
— Солдат, а ныне станет рыцарем, архиепископ совершит акколаду сегодня. Имя его Фольокф.
— Никогда не поднимали мы оружия на братьев-рыцарей, — отвечал монах-рыцарь.
Нунций был удивлен строптивостью брата, ему пришлось настоять:
— На то воля Божья, то во благо Святому Престолу и Матери Церкви нашей.
— То грех, брат, — заметил монах.
— То мой грех, брат, — решительно произнес нунций.
— Да будет на то воля Божья, — нехотя произнес монах-рыцарь.
Агнес спала абсолютно безмятежно, пока не стало светать.
И тут ее, словно, стало душить что то, стало. Как не было спокойного сна. Заметалась она по кровати, лягнула Брунхильду, что спала рядом, а потом стала задыхаться, словно душила ее веревка. Она проснулась села на кровати. Солнце, первыми лучами уже проникло в комнату через маленькое окно. Брунхильда спала спокойно, как может спасть молодая здоровая женщина. А Агнес тряслась, словно в лихорадке. Тревог овладела девочкой. Она встала и босая, в нижней рубахе вышла из комнаты. Ей нужно было сказать господину что то, а что она сама еще не знала. Постучала в дверь покоев, где спали мужчины, и дверь отварилась. Она вошла внутрь, все были на месте и Сыч, и Еган, и монах. Все они спали на полу, а вот кровать была пуста. Господина не было. Агнес залезла на кровать посидела и тихо заплакала. Так она и сидела на кровати, надеясь, что господин вскоре придет. Но он не шел. А вскоре Егна проснулся, и сказал ей, что б шла мыться и одеваться, что господина не будет, и что всем нужно идти на утреннюю мессу в главный храм города, что господин уже там. Агнес пошла, одеваться, надеясь, что ее сон, всего лишь сон.
Глава шестая
Все, что до сих пор для солдата было важным и значительным стало мелким и пустым на фоне того что происходило.
Народ пришедший пришел на утреннюю мессу, которую служи сам архиепископ, после мессы разошелся не весь, узнав, что в церкви еще, что-то намечается. А еще там были все люди солдата: Еган, Сыч, Брунхильда, Агнес, брат Ипполит и Роха пришел, и Полески, и Рудермаер. Для всех, то, что происходило, было полной неожиданностью, только Еган был в курсе. Но принес алое сюрко и подушку, для коленопреклонения и позолоченные шпоры. Пел хор, в этом прекрасном и большом храме был прекрасный хор. Архиепископ во всем своем облачении рукою призвал солдата к себе. Волков уже был облачен в красное сюрко. Он всю мессу был в нем. И когда к нему подошли два отца Церкви и повели его к алтарю, у котором стоял архиепископ, у солдата перехватило дух. Да так, что жарко ему стало, и звуки шли, словно издалека, и в ногах его случилась слабость, и хромать он стал заметно сильнее. Он не мог понять даже, наяву ли все это происходит. Он оглядывался. Видел лица своих людей, видел вылезшие от удивления глаза Игнасио Рохи и понимал, что это явь. А архиепископ улыбаясь взял его руки в свои ласково. И как по команде хор стих, в соборе повисла тишина, и святой отец зычно произнес, так, что было слышно в самом дальнем углу храма: