— И сказал Господь: «По делам вашим воздастся вам». Так прими сын мой то, что заслужил!
И грянул хор, так красиво и торжественно, что Волков едва мог дышать от волнения. Кто то подложил перед ним подушку красную, кто то заставил его поставить на нее колени, хор снова смолк, а архиепископ стал читать молитвы над ним. Но он их не слышал. Склонив голову, и глядя на богатые туфли курфюрста-архиепископа он думал:
«Господи, со мной ли это происходит, не сон ли это»?
Он не знал, сколько это все продолжалась, и пришел в себя, только получив хороший удар по шее. И услышал слова архиепископа:
— И пусть удар сей будет последний, на который ты не ответишь.
И снова грянул хор, а его подняли с колен, перед ним поставили скамейку, он не мог понять для чего, пока одну его ногу, прислуживающий отец, не поставил на нее. Сам архиепископ во всем своем тяжелом облачении склонился перед ним и стал на его сапог одевать шпору позолоченную. Затем тоже произошло и с другой ногой, солдат едва выстоял на своей больной ноге, пока курфюрст одевал, на его сапог вторую шпору. Тут же, один из прислужников снял с него пояс с мечом, и с молитвой понес его вокруг алтаря, обнес и передал меч архиепископу. И тот также с молитвой повязал его солдату. Потом его снова поставили на колени на подушку, а синьор города Ланна возложил ему на плечо свой меч и произнес.
— Отныне ты рыцарь Господа и брат наш.
Солдат встал и стоял, не шевелясь, а архиепископ целовал его двукратно, говорил, держа руки свои на плечах Волкова:
— Слышал я, что ты без комиссара инквизиции и без суда ведьму сжег.
— Я… нет… то есть, да… — растерялся Волков.
— Порыв души верный, но все должно быть по закону Божьему.
— Я… я… — заикался солдат.
— Пусть на гербе у тебя будет факел, — произнес архиепископ тихо.
Кто-то шепнул солдату сзади:
— Целуйте руку архиепископа.
Солдат стал на колено, даже боли в ноге не почувствовал, и поцеловал руку, а архиепископ поднял его и еще раз двукратно поцеловал и крепко обнял, после чего произнес громко:
— Братья-рыцари свершите акколаду. Теперь это брат наш.
Волков стоял как в тумане, а к нему стали подходить люди, крепкие, суровые, у кого лицо в шрамах, у кого фаланг на руках не хватало, они жали ему руку, называли имя свое и крепко обнимали, и целовали дважды, говорили:
— Рад, что вы теперь с нами, брат.
— Добро пожаловать, брат.
И еще что то и еще.
Солдат, вернее уже кавалер, их имен не запоминал, не мог он в таком состоянии, что то запомнить, он едва дышал от переполнявших его чувств, и глаза его были наполнены слезами. Их приходилось вытирать незаметно. И он не мог ничего отвечать этим заслуженным людям, обнимал их молча и крепко. Ни когда в жизни у него не было слез, даже когда за день, за один день, в проломе стены полегла треть его близких и друзей, его глаза не увлажнились, а тут…
Он и не помнил, как все закончилось, как стали расходится добрые люди архиепископа, и священники и церковные служки, а к нему подошли его люди. Стали поздравлять его. У Брунхильды и Агнес глаза тоже были мокры. А Еган и Сыч ужасно гордились им. А вот Роха бурчал тихо:
— Пусть теперь рассказывает кому угодно, что он не ловкач и проныра. Чертов, Фолькоф, ну ловкач… Рыцаря получил, чертов мошенник…
Пока новоиспеченный кавалер принимал поздравления своих людей, один неприметный монах принес ему бумагу.
Волков развернул ее и прочел:
«Сего дня, сего года Август Вильгельм герцог фон Вуперталь, граф фон Филенбург архиепископ и курфюрст Ланна даровал милость свою и произвел в рыцарское достоинство доброго человека, славного деяниями своими, который зовется Иероним Фолькоф.
Отныне доброго человека этого, должно всем звать Божьим рыцарем, кавалером и господином. И пусть так будет, и о том запись есть в разрядной книге славного города Ланна и герцогства Вуперталь».
У кавалера затряслись руки. Он еще раз перечитал бумагу и, взглянув на монаха, что принес бумагу, спросил:
— Какого еще Иеронима? Это ты написал?
— Нет, — отвечал монах и, указав на невероятно толстого монаха, что сидел в углу храма за маленьким столом и писавшего что-то.
Волков быстро подошел к тому и тихо сказал:
— Перепиши немедля, я не Иероним, я Ярослав.
— А так вы из Эгемии, там у всех такие странные имена. Мне сказали Иеро Фолькоф, я думал, что вы Иероним, — заметил толстый монах, — а переписать нет никакой возможности, я вас и в разрядную книгу так записал.