Пировал он со своими людьми, за столом были все, кроме Агнес. Можно сказать, что кавалер был счастлив. Он заказал музыкантов.
И благосклонно принимал тосты и от Сыча и от Полески. Особенно его радовала, ворчливая зависть пьянеющего Рохи.
— Чертов, мошенник, — после каждого тоста негромко добавлял Скарафаджо, — надо же, сам архиепископ ему шпоры повязывал.
Или:
— Чертов, ловкач, как он так умудрился, надо же! Проныра! Вот, что значит дружить с офицерами.
А Брунхильда раскраснелась от вина и поглядывала на него уже не столь злобно как совсем недавно. А Еган и вовсе гордился так, как будто это он стал рыцарем. Орал больше всех, был уже изрядно пьян.
А кавалер не пил, так отпивал для вида. Он был неспокоен. Рыцарские шпоры вещь, безусловно, прекрасная, но епископ свою часть сделки выполнил, и теперь очередь была за Волковым. А ему очень, очень не хотелось лезть в чумной город, откуда никто не возвращался. И шпоры после таких мыслей уже не смотрелись такими блестящими.
«Ничего, ничего, — уговаривал он сам себя, — главное в любой компании, это правильно подготовится к ней».
Но все самоуговоры не отгоняли тревогу. А тут к столу подошел трактирщик, улыбался, очень был доволен выручкой от пира. Он нес полуведерный кувшин вина, запечатанный сургучом, на кувшине стояла печать какого-то монастыря.
— Велено передать вам господин кавалер, — с улыбкой и поклоном произнес трактирщик. — Монахи принесли, говорили, что вино двадцатилетнее. От их ордена, вам в честь акколады. И принятия вас в круг рыцарей Господних. Прикажете открыть?
Он стоял и держал тяжелый кувшин, за столом все оживились, Сыч орал, что надо открыть, Рудермаер даже протянул кружку, но кавалер не торопился, спросил:
— А что за монахи были? Какого ордена?
— Мне этот орден неизвестен, — отвечал трактирщик. И повторил. — Велите открыть?
— Нет, — сухо ответил Волков.
— Как нет, давай Фольокф, отведаем монастырского винца! — крикнул Скарафаджо.
— Нет, — еще тверже отвечал кавалер.
— Господин сказал нет, значит — нет, — произнес нетрезвый Еган, — не надо, вот так, вот… Нас уже один раз пытались отравить вот так же… Мы уже все знаем насчет вина, которое дарят какие то непонятные монахи… Мальчишка один выпил вот такого винца и фить… — Еган нарисовал путь бедного мальчишки пальцем в воздухе, — и на небесах.
Трактирщик явно не ожидавший такого развития событий опешил, стоял, разинув рот, потом молча и аккуратно поставил кувшин на край стола и произнес:
— А на вид такие приличные монахи были.
И ушел.
— Фольокф, не уж-то ты испугался, — храбрился Роха, — хочешь — я попробую это вино первым?
— Еган, — сказал кавалер, — отнеси вино в мои покои.
Еган пошел наверх и вскоре вернулся. А за ним шла Агнес, она бесцеремонно отодвинула брата Ипполита, что сидел рядом с Волковым, и втиснула свой худой зад между ними. Девочка была бледна, говорила тихо. Почти шептала:
— Монахи убить вас желают, не от злобы, а помешать вам хотят. Сами монахи не хотят, а один монах, что в дорогих туфлях ждет вашей смерти. Стекло сказало.
Волков никаких вопросов ей больше не задал, только кивнул в ответ, погладил ее по волосам и спросил:
— Есть будешь?
— Нет, спать пойду. Устала. И глаза болят.
— Ступай, спасибо тебе.
— Вам спасибо, господин, — отвечала Агнес вставая.
Она ушла, а кавалер обозвал себя за то, что не смог, не додумался пригласить на пир тех рыцарей, что были на его посвящении и, встав, закончил праздник:
— Хватит, у всех на завтра дела есть, идите спать. Трактирщик еду, что недоели, собери, доедим завтра.
И все засобирались. А Роха стал прятать за пазуху сыр и колбасу, кавалеру было не жалко.
Он вдруг понял, что все эти люди, зовущие его господином, ему не ровня, даже Роха, с этой колбасой за пазухой, больше не ровня. Он еще раз обругал себя за то, что ума не хватило, или не смог, пригласит рыцарей с церемонии.
Все расходились, а он вышел на улицу, и увидал как в сумерках, юный пекарь за углом трактира обнимает Брунхильду, что то шепчет ей.
Ни секунды не размышляя, он, подошел к ним и, схватив девушку за руку, потянул за собой, а опешившему пекарю он сказал:
— Сегодня моя очередь.
Пекарь выразить не смел, только вздохнул в ответ и пошел восвояси. А вот Брунхиьда возражала от души, ругалась, но кавалер ее не слушал, тащил за руку в покои, как пришли, выгнал оттуда монаха, Сыча и Егана, те пошли спать в покои к Агнес.
— Что ты бесишься, дура, — ласково говорил он Брунхильде, когда они остались наедине.