Короткая пауза.
(Вновь появляясь вместе с Анной на сцене). Ну, нету, значит, нету.
Анна: Что значит – «нету, значит, нету»?.. А как же я, по-вашему, уйду?
Этингоф: А я откуда знаю, как вы уйдете. (Вновь ложится). Вы что, не видите, как мне плохо? У меня озноб. Жар. А тут еще вы со своей чертовой дверью, за которой наверняка нет ничего хорошего…
Бог (встав позади Анны, в полголоса): На вашем месте, я бы не торопился.
Анна (обернувшись, какое-то время смотрит на Бога, неуверенно): Вы думаете?
Бог (сквозь зубы): Безусловно.
Этингоф: Вот только не надо тут шепчетесь за моей спиной, как будто я ничего не слышу!.. Или, может, вы хотите еще раз ударить беззащитного Этингофа?.. Что ж, давайте. Бейте. Топчите. Издевайтесь… В конце концов, он терпел и ни такое, этот бедный и несчастный герой…
Анна: Послушайте. Это было случайно.
Этингоф: Неужели?
Анна: И непреднамеренно.
Этингоф: А-а… Значит, вы раскаиваетесь?
Анна: Да. Я раскаиваюсь… Если хотите, я даже могу дать вам корвалола.
Этингоф: К черту корвалол. Дайте мне лучше водки.
Анна: А разве вам можно?
Этингоф: А вы как думаете? (Нетерпеливо). Да, дайте же, дайте!.. Она там, в шкафчике.
Анна открывает шкафчик и наливает водку.
Да не жадничайте, лейте, лейте!
Анна: Если вы будете капризничать, то никогда не поправитесь.
Этингоф (приподнявшись и взяв рюмку): Зато когда я умру, то стану ангелом. (Быстро выпивает и отдает рюмку Анне). Ф-р-р-р… Буду летать и мочиться сверху на все эти шляпы, скуфейки, митры, на все эти неаппетитные рожи, в которых человеческого – только пломбы в зубах!.. (Кричит). О, Господи!.. Как же он устал, этот бедный Этингоф!
Анна: Вы успокойтесь, успокойтесь…
Бог: Между прочим, если хочешь знать, Этингоф, то мне, тоже часто бывает нелегко с людьми… Знаешь, сколько раз я говорил себе, ну, что ж, этот, конечно, безнадежен, но мы посмотрим теперь, как обстоит дело со следующим!.. Но следующий тоже был ничуть не лучше… И следующий после него тоже… И этот… И тот… И те, которые живут этажом ниже. И которые живут этажом выше. Те, кто в соседнем доме. И в соседнем квартале. И в соседнем городе… Все они, представь, были совершенно безнадежны, так что сила божья, как правило, оказывалась совершенно бессильной перед человеческой наглостью и глупостью, с которыми может справиться только один огонь… Надеюсь, ты догадываешься, куда я клоню?
Этингоф: Не знаю, куда ты клонишь, но только мне почему-то кажется, что это не совсем деликатно – стоять у постели умирающего и рассказывать ему о таких вещах, от которых хочется поскорее удавиться… (Кричит, быстро сев на диване и скинув на пол ноги). Все, все, все, все! Довольно!.. Не желаю больше ничего слышать и ничего понимать!.. Все, что мне надо сейчас это немедленно принять душ, иначе я сойду от всего этого с ума!.. (Вскочив, быстро идет к двери, Анне). Вы со мной?
Анна: Я?.. (Растеряно хихикает). Нет… Ну, что вы.
Этингоф: Тогда ждите меня, потому что когда я вернусь, то сообщу вам последнюю волю умирающего… Вы ведь знаете, что у умирающих всегда есть последняя воля?.. (Понизив голос, значительно). Мне кажется, она вам понравится.
Бог: А мне почему-то кажется, что ты уже давно поправился, Этингоф.
Этингоф (сквозь зубы): Молчи, Гиппократ…(Анне, несколько игриво). Не слушай его, моя козочка. Зачем слушать этого неудачника, который за столько времени не сумел сотворить ничего хорошего?.. Если бы не Тора, то про него вообще никто бы ничего толком не знал… (Исчезает, оставляя Анну и Бога одних).
Анна: Какой смешной… Он вас, кажется, тоже как-то смешно назвал.
Бог: Он меня Гиппократом назвал… Думает, наверное, что ему все позволено, потому что он еврей…
Анна: Вы не поверите, но я в детстве думала, что евреи это такие булочки с изюмом, которые нам давали в детском саду… (Смущенно хихикает). Правда, смешно?
Бог: Может они и булочки, конечно, но только среди этих булочек иногда такие экземпляры попадаются, что легко можно зубы себе поломать.
Анна: А зачем же вы их тогда избрали, если можно зубы поломать?.. Ведь это же вы их избрали, я читала.
Бог: А по-вашему, наверное, было бы лучше, если бы я китайцев избрал?..