“Так вот почему ты сменил школу?”
“Ни хрена себе, нет”, - непреклонно говорит она. “Я перевелась сюда на втором курсе, потому что мой отец получил новую работу и ему пришлось переехать. Но примерно в середине того ужасного первого курса у меня был момент прихода к Иисусу. Чего, по иронии судьбы, не произошло в католической школе ”.
Смеясь, я ставлю свой поднос на стол и сажусь.
“Я понял, что могу продолжать прятаться и позволить им стыдить меня всю оставшуюся жизнь, или я могу обратить это внимание против них. Станет настолько заметным, что они побоятся взглянуть. Лучшая защита - это хорошее нападение, Трескотт.
“Я бы сказал, что это работает”.
“Это чертовски верно. И знаешь что? В тот момент, когда меня по-настоящему перестало волновать, что они думают обо мне, я почувствовал себя лучше. На самом деле, я люблю себя намного больше”.
Я начинаю понимать, что она имеет в виду. Есть реальная сила в том, чтобы контролировать наше собственное повествование. Поэтому, когда Эйнсли отворачивается от очереди за обедом со своим подносом и смотрит на меня, я смотрю в ответ.
Зачем мне быть увядающим цветком, когда я могу быть занозой?
“Посмотрите на этот странный стол”. На лице Эйнсли надменная ухмылка, когда они с Бри подходят к нам. Но в ее голосе слышится легкая дрожь. Мой зрительный контакт нервирует ее. Хорошо. - Вы двое потом делаете друг другу одинаковые татуировки швейными иголками?
“Фу”, - стонет Бри. “Вот, типа, как бывает конъюнктивит”.
Девушки за соседним столиком смеются над Эйнсли, но смех получается натянутым и неуверенным, и он затихает, как только Джазмин смотрит в их сторону.
“Мы бы пригласили тебя, - говорю я извиняющимся тоном, - но я бы не хотел, чтобы наши планы вступали в противоречие с твоим соревнованием по поеданию члена”.
Ответные вздохи и смех из кафетерия пугают меня. Я замечаю, что вилки застыли в воздухе, а телефоны подняты. Это болезненный выброс эндорфина, и я знаю, что мне это нравится больше, чем следовало бы.
“Что?” Бри дуется на Эйнсли. “Ты сказала, что мы на диете”.
“Это кето”, - говорит Джазмин, закусывая губу, чтобы сохранить серьезное выражение лица.
Я чуть не фыркаю.
“Кстати, о членах, Кейси, сколько из них ты отсосал, когда был заперт в психиатрической больнице?” После возвращения Эйнсли в зале воцаряется тишина.
“Только один”, - говорю я ей. “Это было в тот день, когда твой отец приезжал навестить меня”.
“Какого черта, тупая сука!”
Эйнсли запускает в меня подносом. Я уворачиваюсь, и салат слетает с ее тарелки на пол. Мы с Джаз воспользовались сигналом и бросились врассыпную под взрыв шума и щелчки фотокамер. Мы выбегаем оттуда, у нас почти кружится голова от смеха.
“Это было весело”, - говорит Джаз, когда мы останавливаемся возле наших шкафчиков. “Повторим это завтра?”
Я все еще хихикаю. - Думаю, она хотела меня ударить.
“Ты бы возненавидел меня, если бы я сказал, что это было бы забавно?”
Я пожимаю плечами. Я никогда раньше не дрался. Фенн часто рассказывал о них в Сандовере, и мне всегда было любопытно, каково это - нанести удар.
Как будто он знает, что я думаю о нем, в моем кармане звенит. Он, как обычно, весь день писал сообщения.
“Что это за лицо?” Спрашивает Джаз.
-Ничего.
“Кто продолжает писать тебе сообщения? Тот парень все еще?”
“Ага”.
“И ты все еще переживаешь это?”
“Так что покончим с этим”.
Когда я прихожу на шестой урок, сестра отправляет меня с пропуском в кабинет директрисы еще до того, как я успеваю сесть. Несколько минут спустя я смотрю в строгие глаза преподобной Матери, которая указывает костлявым пальцем и говорит: “Садитесь, мисс Трескотт”.
В ее мрачном, аскетичном офисе есть два промышленных металлических стула, которые выглядят так, словно их вытащили из тюремного мусорного контейнера. Ее письменный стол является гнетущей силой в комнате, как будто он был вырезан из цельного массивного ствола древнего красного дерева. В тускло освещенном помещении глубокие морщины на ее бледном, застывшем лице играют злые шутки с тенями.
Я сажусь на один из неудобных стульев для посетителей и наблюдаю, как она устраивается за своим столом.
“Я сожалею, что не поговорила с тобой раньше”, - начинает она без малейшего намека на дружелюбие. Преподобная Мать производит пугающее впечатление, и ей это нравится. “Как ты себя чувствуешь, устраиваясь в больнице Святого Винсента?”
Я должен был бы бояться ее, поэтому не знаю, почему этот вопрос кажется мне смешным.
Да, хорошо, преподобная Мать. После двух месяцев уклонения от почти постоянных домогательств я наконец-то завела друга. Но я держу это при себе.