— Ослеп, что ли? — кричит прохожий с мостовой.
— А ты куда лезешь, развалина? — орет шофер.
Начинается перепалка. В это время зажегся красный свет.
Наша машина рванулась вперед. И если бы прохожий не увернулся, быть ему под нашими колесами. «Развалина» грозит кулаком. Шофер доволен.
— А ну, жми, развалина! — кричит он.
Быстро миновав Бахчекапы, бывшее министерство юстиции, улицу Анкары, добираемся до губернаторства. Как раз в этот момент кончается танцевальная мелодия. Диктор, словно испугавшись чего-то, объявляет:
— Сейчас прозвучит музыка Рахманинова…
Шофер с раздражением выключает приемник. Я не нашел в этом ничего странного, ведь многие не любят классическую музыку. Но сидевший справа от меня мужчина спросил:
— Почему вы выключили радио?
Шофер взглянул на него в зеркальце:
— А что мы с тобой понимаем в Рахманинове?
Мужчина обиделся:
— Ты, может, и не понимаешь…
Шофер оборачивается:
— Разбираешься, значит.
— И тебе неплохо бы разбираться!
— Зачем?
— Машина, управляя которой ты зарабатываешь на хлеб, имеет отношение к системе знаний. Вот зачем!
Шофер промолчал, казалось, он был даже немного напуган.
— Что поделаешь, господин. Не понимаю я в этом ничего. Известное дело, для этого нужно учиться.
— Дело скорее не в образовании, а в привычке. Еще не началась музыка, а ты уже выключаешь. Конечно, никогда не сможешь понять. А не поняв, разве полюбишь? И потом, зачем это ты навешал на зеркало всякую ерунду — голубые бусы, черепаховый панцирь?
Сидевший рядом со мной мужчина усмехнулся:
— От сглаза.
— Если бы тот, кто делал машину, считал, что без всего этого не обойдешься, то нацепил бы все эти штучки еще на заводе.
В Чагалоглу он вышел.
— Умник, — сказал, глядя ему вслед, шофер.
— Чего же ты ему это не сказал в лицо? — спросил я.
Он смутился:
— Кто его знает, брат. Может, он из полиции или из командосов[94]. Зачем лезть на рожон?
Братская доля
Перевод С. Утургаури
Сиверекиец[95], запыхавшись, ворвался в кофейню.
— Ага! — закричал он, обращаясь к игравшему в карты хамалбаши — старшине грузчиков. — На складе работают другие грузчики!
— Не может быть, брат, — хладнокровно сказал старшина.
Сиверекиец опешил. Он был уверен, что, услышав такое, хамалбаши бросит карты и выскочит из-за стола.
— Ослепнуть мне, ага, если я вру…
— Мы же сторговались по две с половиной лиры за тонну и должны завтра утром начать работу. Откуда же появились другие грузчики?
— Не знаю, появились вот. Пойди сам посмотри!
Хамалбаши не очень-то поверил принесенному известию — сиверекиец считался бестолковым среди грузчиков. «Вряд ли Рефик-бей, хозяин склада, нарушит уговор», — решил он, но все-таки встал, надвинул на брови кепку, поправил наброшенный на плечи темно-синий пиджак и вышел из кафе.
На улице его окружили грузчики, которые уже знали о случившемся. Что же, он должен принять меры, это его, хамалбаши, обязанность подыскивать работу, торговаться, защищать интересы рабочих.
— Как же теперь быть, ага? — продолжал волноваться сиверекиец.
— Что «как быть»? — Старшина нахмурил брови и строго посмотрел на сиверекийца.
— Да с чужими грузчиками?
— Не беспокойтесь, — раздраженно ответил хамалбаши, — пока я жив, чужие грузчики на этом складе работать не будут. Разве мы ходим в другие кварталы, разве кому-нибудь цены сбиваем? Разве это подобает настоящим мужчинам?
— Аллах есть! Нет, не подобает… — дружно поддержали его грузчики. Их лица и руки были черны, одежда покрыта ржавчиной.
— Ну ладно, сейчас пойду разузнаю! — пообещал хамалбаши и быстро зашагал по набережной в своих желтых йемени[96].
Пройдя метров двести, он остановился в широких воротах склада железного лома «Истикбаль». Там стояла пыль столбом. Какие-то люди наполняли железным ломом плетеные корзины, взвешивали их, затем подтаскивали к стоящей у берега барже и сваливали на нее груз.