Клинг вопросительно поглядел на Кареллу.
– Мы сейчас закажем машину и отвезем мистера Прошека в больницу, – сказал Карелла устало.
Они почти не разговаривали по пути в больницу. Все трое мужчин сидели на заднем сиденье “Форда-меркюри”, а вокруг них город сиял свежей зеленью, однако, настроение в машине было мрачным. Они въехали на больничную автомобильную стоянку, и Карелла поставил полицейскую машину на место, отведенное для стоянки машин больничного персонала! Мистер Прошек, выйдя из машины, растерянно замигал из-за ослепившего его яркого солнечного света. А потом он решительным шагом последовал вслед за Кареллой и Клингом к моргу.
Детективам не пришлось предъявлять свои удостоверения работнику морга. Они бывали здесь неоднократно.
Они ограничились тем, что назвали работнику номер тела, которое им нужно для осмотра, а затем пошли за ним мимо ряда дверей, часто расположенных по обеим сторонам коридора. Это были маленькие двери холодильников, и за каждой из них хранилось чье-то тело.
– Мы все же не советовали бы вам, мистер Прошек, настаивать на осмотре, – сказал Карелла. – Тело вашей дочери пробыло в воде довольно продолжительное время и я думаю, что...
Не Прошек не обращал внимания на его слова. Они остановились перед дверью, помеченной табличкой с номером 28, и Прошек уставился выжидающе на работника морга.
– Ну как, Став, да или нет? – спросил санитар, берясь за ручку двери.
Карелла тяжело вздохнул.
– Ну что ж, покажите ему, что там у вас, – сказал он, и санитар открыл дверь и выкатил носилки.
Прошек поглядел полуразложившееся безволосое тело девушки на носилках. Карелла внимательно следил за выражением его лица и увидел, как в глазах шахтера на какое-то мгновение промелькнуло узнавание, внезапное, страшное узнавание, сразу же уступившее место мучительной боли. Часть боли этого несчастного старика, каким-то образом передалась и Карелле.
Потом Прошек обернулся в сторону Кареллы, глаза его превратились в маленькие угольки, а рот сжался в узкую, словно прорезанную ножом линию.
– Нет, – сказал он. – Это – не моя дочь!
Слова его глухим эхом прокатились по коридору. Санитар снова вкатил носилки в морозильную камеру, и колеса носилок пронзительно скрипнули.
– Он потребует выдачи тела? – спросил санитар.
– Мистер Прошек? – окликнул старика Карелла.
– Что? – спросил Прошек.
– Вы потребуете тело для похорон?
– Что?
– Вы хотите?..
– Нет, – сказал Прошек. – Это не моя дочка.
Он повернулся к ним спиной и зашагал по коридору по направлению к выходу. Каблуки его застучали по бетонному полу.
– Это не моя дочка, это не моя дочка, это не моя дочка!
Выкрикивая эту фразу, он дошел до выходной двери в конце коридора и там мягко свалился на колени, ухватившись рукой за ручку двери. Держась за нее, он привалился к двери и горько заплакал. Карелла бегом бросился к нему и, склонившись над ним, обнял старика одной рукой. Прошек уткнулся лицом в его грудь и, всхлипывая, заговорил.
– О Господи, она умерла. Моя Мэри-Луиза, моя дочь мертва, моя дочь... – продолжать он немог. Его сотрясали рыдания, слезы душили его.
“Как все-таки хорошо, например, сапожникам, – думала Тедди Карелла. – Ведь им не приходится приносить свою работу домой. Делают себе там какое-то количество туфель, потом как ни в чем не бывало возвращаются домой к жене и вплоть до следующего дня не думают ни о каблуках, ни о каких-нибудь там подметках. А вот полицейский – так он обязательно будет думать об этих своих подметках постоянно”.
Что же касается такого полицейского, как Стив Карелла, то он будет думать не только о подметках, но ещё и о душах.
Она, конечно же, ни за что не вышла бы замуж за кого-нибудь другого, но от этого ничуть не легче наблюдать за тем, как он сидит у окна, погруженный в мрачные мысли.
Его поза сейчас была, ну в точности, классической позой мыслителя, охваченного глубокими размышлениями, и была почти копией скульптуры Родена.
Он сидел на стуле, слегка согнувшись и опираясь подбородком на сильную и большую руку, скрестив при этом ноги. Сидел он босой, и ей нравились его ноги. Это может показаться странным, но ей в самом деле нравились его ноги. “Считается, что мужские ноги не могут нравиться, – подумалось Тедди, – но, черт побери, я просто в восторге от них!”
Она подошла к нему. Ее трудно было назвать высокой, но как-то так получалось, что она умудрялась выглядеть значительно выше своего роста. Она очень высоко несла свою голову, плечи её никогда не сутулились, а походка у неё была величественная, истинно царская, и это, по-видимому, добавляло несколько дюймов к её фигурке. Волосы у неё были черными, глаза карими, и сейчас у неё были не накрашенные губы, хотя нужно сказать, что губы её вообще едва ли нуждались в помаде. У Тедди Кареллы губы были чуть полноватые и великолепного рисунка, а кроме того, часто привлекали внимание ещё и потому, что были лишены способности произнбсить слова. Она была глухонемой от рождения и по этой причине лицо её, как, впрочем, и остальное тело, использовалось ею как средство общения и, может быть, в силу этого отличалось особой выразительностью.
Они продолжали хранить молчание. Тедди – потому что не могла говорить, Карелла – просто потому, что ему говорить не хотелось. Но тем не менее между ними происходила молчаливая схватка. Наконец Карелла вынужден был уступить.