Михаил Харитонов
Москаль.Опыт апологии москализма
«Москвич» – это автомобиль. Во всяком случае, был. Дрянной, говорят; не знаю, самому водить не приходилось, владеть – тем более. Так или иначе, в две тыщи шестом завод окончательно обанкротился, и больше «москвичей» не будет. Старье, конечно, еще бегает, можно посмотреть. Но это и всё.
Примерно то же можно сказать и о людях. Традиционный тип коренного жителя столицы окончательно обанкротился примерно в те же годы. Больше такого не выпускают, и вряд ли выпустят. Так что имеет смысл… ну, не проливать же слезы, Москва слез не любит и слезам не верит.
Но хотя бы посмотреть, что мы потеряли. Может, потом когда-нибудь пригодится.
Итак, «московский человек», краткий курс. Каким он был и каким он больше, наверное, уже не будет, если не случится чуда.
В любом сколько-нибудь уважающем себя государстве есть «главный город». Не обязательно это официальная столица, где сидят «нaбольшие начальники». С развитием средств связи появилась даже привычка выносить управленческие дела в какой-нибудь тихий уголок, чтобы их там тихонько обделывать, не раздражая граждан. Правда, довольно часто тихий уголок разрастается. Вашингтон сейчас – не просто столица Америки, но и большой город. Но все равно понятно, что «главные города» – это NY и LA.
«Главный город» обычно играет роль гостиного двора для страны в целом. Это нечто открытое наружу, натоптанное захожим людом и населенное какой-то человеческой сборной солянкой. Как правило, это место, где делают бизнес, что-нибудь выставляют и показывают, проворачивают всякие дела, ну и туристический бизнес, конечно, цветет и пахнет. Как иначе-то.
Само понятие «коренного жителя» относительно города-гостиницы выглядит оксюмороном. В гостинице нет постоянных жителей, это ведь не настоящий дом. В гостиницу ведь именно что наезжают. Немногочисленные же постоянные обитатели такого места довольно быстро приобретают черты и ухватки гостиничной обслуги, довольно-таки неприятные. Но что поделать – в таком месте это единственно возможная форма идентичности.
Россия в этом отношении не сильно отличалась от всяких прочих европ. Санкт-Петербург когда-то был выстроен именно по такой модели: город для всех и не для кого. За это коренные русские люди его не любили, называли «умышленным городом» и призывали не верить Невскому проспекту, – который, впрочем, никакой веры в себя не ждал и не хотел, на сердце не посягал, его интересовали головы и кошельки.
Зато «коренной москвич», в отличие от петербуржца, – который мог быть характерным, типическим, но о корнях ему лучше бы не заикаться, – таки существовал. Он многажды воспет всяческими, условно говоря, Гиляровскими. Впрочем, «дядя Гиляй» просто сохранился в советском культурном космосе, а другие живописатели тех же явлений были по разным причинам забыты (а то и зачищены).
Не соревнуясь с Гиляровским, – что было бы и глупо, из нашего-то времени спорить с очевидцами, – я все же напомню, что это было такое.
В дальнейшем я буду пользоваться словом «москаль». Этот оскорбительный украинизм здесь подходит больше, чем этнографическое «москвич». Хотя бы потому, что москаль остается москалем и вне Москвы. Более того, некоторые характерные черты московского типа сейчас легче сыскать, скажем, в Зауралье. Но пошло все отсюда, с Белокаменной.
Москаль – это совершенно особый культурно-исторический тип. В дальнейшем он был потеснен советским человеком, а потом и вовсе повывелся. Корни его еще не совсем выкорчеваны, несмотря на все усилия, но тем не менее, представить себе чисто москальское общество нам сложно.
Однако ж попробуем, не забывая об исторической ретроспективе и опираясь на источники, в основном исторические и литературные.
Реальная история Москвы – то есть та история, которая для города актуальна и посейчас, – начинается где-то с пятнадцатого века, то есть с Ивана Третьего. Тогда Москва стала центром интеграции русских земель – то есть процесса, который тогда назывался менее политкорректным словом «собирание».
Если говорить более конкретно, московские князья были главными инвесторами и главными же выгодополучателями такого дела, потому что для собираемых земель этот процесс выглядел скорее убыточным, иногда до слез, а то и до крови.
Но Москва свою прибыль с него сняла – и никогда не забывала, какой вкусной она была. Такое не забывается, даже когда все обстоятельства уже ушли из памяти.
Тут нужно добавить. Москва воевала не столько войсками, сколько деньгами.
Впрочем, так всегда: война ведется капиталами, а не только штыками: сначала золото, потом булат. Но в случае собирания русских земель это было как-то особенно наглядно.
С тех пор в душе коренного природного москвича живет горячий интерес ко внешнеполитическим и региональным инициативам, в которых москаль чует для себя возможность подняться и заработать – и лично, и «всему опчеству». Москаль любит «воевать земли», это у него в крови.
Разумеется, под словом «воевать» вовсе не имеется в виду личное участие: речь идет скорее об инвестировании, в широком смысле этого слова. Коренные москвичи, дай им волю, с удовольствием скинутся деньгами на «экспедицию» куда-нибудь, с целью присоединения кого-нибудь, дабы там похозяйствовать и извлечь из этого денежку. Хозяйствовать же москвич очень любит, потому что очень любит как деньги, так и процесс их получения.
Отсюда же и такое свойство коренного москаля, как несентиментальность. Речь идет не о какой-то жестокости или безжалостности по типу кавказской, о нет, а о крайне критическом отношении к любым демонстративным проявлениям страдания. Если человек плачет, москаль сначала думает, что он хочет зажать денежку, которую он должен москалю. И только если человек предъявит железные доказательства, что у него горе, – тогда москаль может проникнуться. Вид открытой раны может навести москаля на мысль, что надо бы помочь материально – потому что другой помощи он не понимает. «Москва слезам не верит» – это совсем даже не метафора. Москаля отчасти оправдывает то, что он безжалостен и по отношению к себе. «Сдюжим» – обычное его отношение к страданию, боли, сердечной муке. Правда, иногда это играет злую шутку: если уж москаля срывает с нарезки, он ведет себя бессмысленно и беспощадно, а не просто беспощадно.
Можно сказать, что классические москали – это военно-торговый народ, ориентированный на внешнюю экспансию, в которой они видят основной источник выгод.
Другое дело, что этим свойствам так и не дали развернуться по-настоящему. В отличие, скажем, от тех же англичан, которые сумели сполна самореализоваться именно в подобном качестве, москали, увы, не натешились по-настоящему богатством и властью, а теперь, кажется, уже поздно. Ну что ж, не всем везет. Русская история вообще не особо везучая. Впрочем, бывает и хуже…
Чтобы завершить тему «старинной Москвы». К концу шестнадцатого века, население города насчитывало около ста тысяч человек. Примерно столько же было в тогдашнем Лондоне, в Париже – вдвое больше. Прочие русские города имели численность от пары тысяч до восьми, то есть оставались, по сути, большими деревнями. Можно себе представить масштаб московского успеха.
Что было дальше?
После сверхуспешного правления Ивана Третьего дела пошли хуже. Начались государственные эксперименты Ивана Четвертого, более известного как Грозный. Интересно, что они начались с его бегства в Александровскую слободу (ныне город Александров), то есть с удаления из Москвы как таковой.
Интересно еще и вот что. Лозунгом опричнины было «наведение порядка», по тогдашнему – «истребление крамолы». Крамола, скорее всего, и в самом деле была. Но вот опричнина запомнилась не самым лучшим образом. И не столько из-за жестоких казней – вообще-то на европейском фоне гибель нескольких сотен человек (реальное число жертв опричнины) смотрится не столь авантажно – сколько экономическим кризисом, знаменитой Порухой восьмидесятых годов шестнадцатого века, закономерно продолжившейся Смутой.