Тео ничего не объяснял. Он сам не понимал этого внезапного порыва, непреодолимого стремления вернуться домой. И это когда любой, кто мог, спасался отсюда бегством. Тео просто не от чего было бежать, так почему бы не вернуться? Сообщив своему агенту, что затосковал по солнцу, Тео сдал квартиру и покинул Англию. Агент подумал, что Тео нужно не солнце, а хорошая встряска. «Немного остроты в жизни ему не помешает, — решил агент, — только на пользу будет. Добавит красок новой книге. Другой больше ни строчки не написал бы, пережив подобное. А Тео продолжает сочинять. Но ему, пожалуй, и вправду надо сменить обстановку, чтобы наконец оставить прошлое позади». И агент поддержал решение Тео вернуться — по крайней мере, на время.
Шел 1996-й. За время его отсутствия Шри-Ланка изменилась, и перемены эти смутили Тео. Ему помнилась либеральная атмосфера его юности. Куда все подевалось? В Англии тоже есть коррупция — куда уж без нее, — но там ее все-таки не выставляют напоказ. Или же он просто более снисходителен к британцам, как к чужому народу? В Коломбо для него все иначе, здесь даже малейшая несправедливость или проявление жестокости он воспринимал как личное оскорбление. Едва нарождающийся мятеж, волнения, которые он предсказал в своих романах, за время его отсутствия, похоже, вошли в силу, как ухоженные рисовые поля. Тео уехал из Коломбо, поселился в глухой провинции и принялся за свой четвертый роман. К тому моменту вышел фильм по его второй книге, в местной газете о нем появилась статья, и, узнав, что знаменитость поселилась неподалеку, местные школы попросили его выступить перед учащимися. Тео поначалу колебался, поддавшись непонятной тревоге. Впрочем, о чем в такие смутные времена можно тревожиться? И за менее откровенные взгляды здесь теперь казнят, так что сколько на роду написано — столько и проживет. А потом исчезнет. Буддистом Тео больше не был, но буддизм пропитал его до нутра. И Тео дал согласие на две встречи — в школе для мальчиков и в общей школе при женском монастыре. Одна из монастырских учениц, Нулани Мендис, все тянула руку, чтобы задать то один, то другой вопрос.
— Эту девочку обычно не заставишь рта раскрыть, — удивлялась позже монахиня-учительница. — Когда отца ее убили, она будто онемела. Мать отчаялась хоть слово от нее услышать. Нулани молчит, только рисует, рисует, рисует.
Однако в тот день Нулани заговорила. А через несколько дней Тео вновь ее увидел — во время традиционной прогулки перед ужином. Он невольно улыбнулся хорошенькой девочке и, вспомнив трагедию с ее отцом, помахал ей, но Нулани растворилась в темноте. Повстречав ее еще несколько раз, Тео решил, что она живет поблизости. А вскоре Суджи застиг ее в саду — Нулани рисовала одного из каменных львов — и взвыл в голос:
— Сэр! Дети уж коли прилипнут, не отвяжешься от них. Опять в сад повадились. Гоните, не то завтра целая орава пожалует.
Удивленный Тео вышел в сад, узнал девочку из монастыря, спросил, как зовут. И разрешил Нулани — невзирая на причитания Суджи — приходить и рисовать в саду, когда ей захочется. С тех пор прошло почти три месяца. Нулани звала его не иначе как мистер Самараджива, определенно из почтения к его возрасту, усмехался про себя Тео. Она приходила снова и снова, Тео привык и, если не видел ее день-другой, впадал в хандру.
— Я пойду, ладно? — спросила Нулани, оборвав его мысли. — Хочу сзади дом нарисовать.
Она и так с ним долго просидела, с самого завтрака.
— А в школу не опоздаешь? Мама знает, что ты здесь?
— Нет! — Девочка свернула за угол дома. — Мама ушла. — Ее голос едва доносился из другой части сада. — И я все сделала, что она велела. Могу прямо отсюда в школу!
Тео покачал головой: смешной ребенок. В быстром взгляде слуги ясно читалось: «Ну? Что я вам говорил? Прилипалы. От них не отвяжешься».