Выбрать главу

Мама всегда говорила, какая я хорошенькая, но я-то лучше знала. И сейчас знаю. По отдельности мои черты можно считать привлекательными: волевой подбородок, полные губы, темные глаза и волосы, оливково-коричневая кожа. Милые кусочки, но словно смещенные. Как будто каждая часть лица-пазла замерла в миллиметре от места назначения. Я делаю вид, что мне плевать, но это не так. И никогда не было. О боже, чего бы я только не отдала, чтобы собрать фрагменты воедино!

Но я Пикассо, а не Вермеер.

Вытаскиваю из кармана мамину помаду – мою боевую раскраску. Черный цилиндр с блестящим серебряным кольцом посредине. Я стараюсь не использовать ее на людях. Сколько потом не оттирай средством для снятия макияжа, на щеках все равно остается красноватый оттенок, точно искусственный румянец. Но несмотря ни на что, сейчас мне это необходимо.

Начинаю с левой щеки. Всегда. Привычка – королева, и все должно быть в точности как прежде, до миллиметра. Первый штрих – двусторонняя стрела, которая упирается в переносицу. Затем широкая горизонтальная линия на лбу. Третий штрих – стрела на правой щеке, отражающая левую. Следом толстая линия посередь лица от верхней части лба до самого подбородка. И наконец, точки внутри обеих стрелок.

– Даже Пикассо использовал чуток румян, – шепчу я.

А потом случается это…

8. Замена

«Скажи, что ты здесь видишь, Мэри».

Я пялюсь на собственное отражение в зеркале, для равновесия вцепившись в раковину. Я слепая и мокрая, и меня зовут Мэри, а не Мим, и я никогда не дралась, никогда не плавала на лодке, никогда не увольнялась с работы, никогда не была в Венеции, никогда, никогда, никогда…

Пол уходит из-под ног, и я падаю, заваливаюсь на бок, парю во внезапной невесомости, как в воде или открытом космосе. Издалека доносится – одно, два, тысячи воззваний к господу, животные крики, яростные, бурлящие жаждой выжить. Минута, час, вся жизнь – больше нет времени и нет Штук. У меня больше нет Штук. Есть только металл, вопящие голоса и смерть.

И вдруг моя дорожная симфония взвивается в крещендо и достигает своего грохочущего мощного Финала.

Автобус замирает.

Вкл. Выкл. Вкл. – выкл. – вкл. Желтушная лампа мигает с произвольным интервалом. Я лежу на боку и смотрю прямо в треснувшее зеркало. И как извращенная «соль» неудачной шутки – мое правое веко опущено.

Мгновение не шевелюсь. Циклоп среди тысячи обломков.

Вдох наполняет мои легкие, вены, конечности, точно вирус пробирается в каждый уголок тела. А затем набирает мощь и бросается прямо в голову.

«Есть контакт, еще поживем».

Слева от меня дверь болтается на петле. «СВОБОДНО». Щель небольшая, но я протискиваюсь через нее в основной отсек автобуса и, превозмогая боль, приподнимаюсь от пола и оглядываюсь.

«Грейхаунд» опрокинут.

Салон превратился в кипящее рагу из стекла, крови, канализационных нечистот и багажа – кинематографичная разруха. Как и в уборной, лампы здесь мигают с неравными интервалами. Некоторые люди двигаются, некоторые стонут, а некоторые не делают ничего… Местах в шести от меня истекающий кровью Карл делает искусственное дыхание и массаж сердца одному из японцев. Вижу, как Пончомен помогает подняться на ноги блондинке-амазонке прямо там, где я недавно сидела. Встаю и пялюсь вокруг черт-знает-как-долго, пока левую стену (бывшую крышу автобуса) не прорубает топор. Пожарные проползают через обломки, будто муравьи, вытягивают пострадавших за плечи, оказывают им первую помощь. Два фельдшера «скорой» – один прыщавый, с всклокоченными рыжими волосами – подходят к неподвижному телу женщины. Рыжий наклоняется, прижимается ухом к ее груди.

Затем смотрит на напарника и качает головой. Вместе они поднимают ее, и только тогда я вижу, кто это. Арлин.

Моя Арлин.

Меня зовут Мэри Ирис Мэлоун, и я опустошена, высушена изнутри нахрен. Осталось лишь невыносимое желание сбежать.

«Нужно убираться отсюда».

Спотыкаясь, шагаю вперед, наступаю на желтую черту.

Потом на следующую, и еще на одну. Я иду по шоссе. Не выбираясь из автобуса. Окна, некогда сверкавшие по бокам «Грейхаунда», исчезли, сменились мокрым асфальтом. Сиденья торчат из стены, ряд за рядом. Я обхожу людей, перешагиваю через них и не могу не гадать, кто здесь мертв, а кто просто без сознания… ведь есть разница – переступить через человека или через труп.

Плотина моего надгортанника трещит, а потом рушится, и меня выворачивает под ноги.