— А кто вернет детишкам их папочку? — сурово спросил «Сашко». — Нет, фон Ф., уже не понадобится вам авиабилет! И не надейтесь!.. Мы умеем карать!.. Мы тебя даже в Мехико нашли бы…
— В Мексико, — поправил ты его.
— Что?
— По новому правописанию будет в «Мексико»…
— Да один хрен — хоть в Мехико, хоть в Мексико — все равно тебе крышка! На днях подписана особая тайная инструкция — говорю тебе как тому, кто все равно уже никому не распетюкает, — так вот, тайная инструкция об использовании крыс нового поколения при разгонах несанкционированных сборищ, а также во время чрезвычайного или военного положения. Сегодня наконец получено разрешение Комитета конституционного надзора на проведение исследовательско-экспериментальных работ. Ты будешь первым, фон Ф.! Можешь гордиться. Агентам «Каину», «Вельзевулу», «Жириновскому» будет объявлена благодарность. Агент «Цыганский барон», как я уже сказал, будет награжден особо. Сейчас, мои хорошие, сейчас! — ласково зашелестел он, обращаясь к чему-то большому и волосатому, что все нетерпеливей скулило за стеной.
— Единственное, в чем я виноват, — утомленным голосом начал ты, — так это в том, что поверил в возможность свободы. Но свобода выглядит иллюзорно, как удачно сформулировал в одном из своих стихов Андрухович!.. А жаль…
Откуда-то наплывала одинокая скрипка. Ее становилось все больше, она творила нечто нелогичное и пронзительное, она распадалась на другие звуки, другие инструменты — и вскоре это уже был оркестр, взрывающийся все более энергичными аккордами. Звуки доносились откуда-то сверху, из-под потолка, там наверху был театр, какой-то особенный подземный театр или обычный Большой, в котором только что началось представление. Музыка делала все значительно более важным и глубоким. Ты почувствовал, что нужно сказать что-то вечное.
— Проклинаю империю, — промолвил ты с интонациями восточного пророка.
— Ты?! Кто служил ей верою и правдой? — и «Сашко» сардонически расхохотался, а может, и закашлялся от слишком влажной сигареты.
Величественные и одновременно разгневанные переливы тромбонов и валторн заставили тебя ответить горячо и сердито:
— Я не служил ей верою и правдой! Невинен я нисколько, ни на грош. И ни один грешок имперский подлый не влез в меня и к телу не прилип!
«Сашко», который в этот миг сорвался со стула и стремительно заходил по клетке, как подстреленный лев, атаковал тебя не менее страстным речитативом:
— Невинен? Это ловко ты придумал! Ты виноват перед одним собой? Твои грехи — твои печали, да? И это ты мне говоришь, изменщик, ты, у кого предательство в крови, ты, подписавший договор измены? — Над головой у него что-то засветилось. Это мог быть и нимб. — А как же те, убитые, и те, что в вечной мерзлоте, — десятки тысяч и сотни миллионов?! Ты убил свою живую душу, подписав!..
Его слова то тонули, то выплывали из бурлящего музыкального моря. Партия смычковых становилась все нервозней и требовательней. К счастью, откуда-то из недр композиторского замысла вырвался одинокий в своем всепрощении гобой. Это дало тебе сил собраться с духом:
— Я жизнь спасал — чужую и одну, которая дороже миллионов абстрактных…
— Ты? Спасал? Чужую? Жизнь? — и снова он демонически, зло расхохотался, оркестр опять ударил неумолимо, затих гобой, вместо него — гром литавр и барабанов перекрыл все. — Да ты способен лишь себя спасать! Себя спасал ты, никого другого! Но и себя теперь ты не спасе-о-о-ошь! — Последняя фраза довольно удачно вписалась в музыкальную ткань и была пропета на удивление сочным тенором.
— Что ж, — вздохнул ты, — быть чему, того не миновать. Я эту жизнь любил — со всем паскудством, — хотя паскудство мучило меня. Но не убьете вы меня всего. За мной летят слова, слова, слова…. Слова, слова, слова… И ваши крысы бессильны дыры прогрызать в словах. Они летят по ветру, словно листья. Так пусть летят — услышит кто-нибудь. Всего меня не уничтожить вам — есть в сердце то, что неподвластно смерти!
Темп оркестра нарастал. Это было какое-то всеобщее «аллегро нон мольто», «престо фуриозо» или что-то подобное. «Сашко» уже не успевал за музыкальными фразами, рублеными и решительными. Потому успевал лишь переспрашивать.
— Так за тобой слова, слова, слова?
— О да, за мной слова, слова, слова!
— Тебя всего не уничтожить нам?
— Меня всего не уничтожить вам!
— Есть в сердце то, что неподвластно смерти?
— Есть в сердце то, что неподвластно смерти! Собственно говоря, этот заключительный дуэт получился довольно слаженным и мелодичным. Твой сорванный хриплый фальцет удачно переплетался с соловьиным тенором «Сашка». Еще некоторое время звучал оркестр, завершая всю сцену печальной и трагичной, но все-таки в чем-то существенном оптимистической кодой. Наконец все умолкло. И вместо бурных аплодисментов зрительного зала ты услышал все более агрессивное рычанье и повизгивание из-за стены. Казалось, что заточенные твари скребутся уже не у двери, а непосредственно в твой свитер.