— Куда? — тупо спросил Ежевикин.
— Домой. Ну, я имею в виду общежитие.
— Домой? — Ежевикин прямо затрясся от хохота. — Тут наш дом. Тут наше подземное сердце. Тут теперь Россия — единая и неделимая. И мы отсюда уже не выйдем, пока там, наверху, наши танки не выдавят последнее говно из последнего врага. И тогда мы выйдем на свет новой России, старой России, со светлыми иконами и монаршьими святынями в руках…
— От выхрест собачий, — сказал батюшка, имея в виду вполне семитский нос окровавленного кубанца.
— Так что никуда отсюда не выйдешь, братишка, — закончил Ежевикин, наливая себе еще сто пятьдесят.
— И долго это продлится? — не понял ты.
— Недолго уже, — успокоил Ежевикин. — Уже отданы необходимые приказания. Осталось только их выполнить.
Ты выпил еще сто пятьдесят и вдруг понял, что тем более тебе нужно отсюда бежать. Но как? И куда?
— Ты подожди меня здесь, еге? — заговорщицки подмигнул Ежевикин и мотнулся куда-то в пространство зала следом за своей недавней возлюбленной в сарафане.
Тем временем тетка на подиуме допела какой-то роковой романс, и под аплодисменты, довольно недружные, к ней поднялся некий официальный деятель с большим блестящим блюдом в руках. На блюде лежал во всей красе и величии печеный поросенок с чем-то очень аппетитным в рыльце. Держа перед собой блюдо, гражданин подтанцевал к микрофону. Балалаечники тут же врезали какую-то патриотическую интродукцию, а монголовидная певица отплыла в сторону и в пояс поклонилась.
— Товарищи, — начал гражданин с блюдом.
Но в зале поднялись гвалт и смятение, потому что значительная часть присутствующих желала, чтобы к ним обращались «гаспада».
— Соотечественники! — тут же выкрутился вития, очевидно большой мастер объединяющих моментов. — Сегодня воистину все мы собрались в этом зале! Нелегко было нам идти сюда, но все мы пришли! Ибо поняли наконец святую истину, воистину поняли и пришли к согласию: страну надо спасать. Спасать надо страну!
— Спасать страну надо! — поддержал его кто-то из зала.
— Ни один Батый, Наполеон или Мазепа не осквернял еще так воистину святую нашу землю, нашу землю воистину святую, так воистину не осквернял, как нынешние… — оратор наморщил вспотевший лоб, имитируя болезненно-напряженный поиск подходящего убийственного слова, но, так и не найдя, интонационно закруглил: — Как нынешние!
Историческая параллель показалась ему вдохновляющей. Он говорил все горячее и огненней, расставляя невидимые восклицательные знаки, как горящие вдоль Владимирско-Суздальского тракта столбы.
— Будем же верными наследниками воистину святых предков наших! Духом Георгия Победоносца дышат наши сердца! Мы должны свернуть лукавым головы! Слава собирателям земель! Ибо Россия — всюду, где мы! А мы — всюду! Все мы — вот она! Вот она — и все! Не дадим ее! Так дадим, что ну! Всем покажем хрен!
При этих словах он вытащил упомянутый только что овощ из поросячьего рыла и горделиво-грозно поднял его над головой, в то же время эквилибристически удерживая блюдо, очевидно довольно тяжелое, на одной руке.
Показанный хрен вызвал бурю аплодисментов. Что-то из него светилось — какая-то сакральная сила, воинственная государственная субстанция Святой Руси — дух Ивана Калиты, Петра Первого, а может, и маршала Ахромеева. Буря утихла лишь после того, как оратор снова вернул священный корень в зубы жертвенного поросенка.
— Друзья! — продолжил он, несколько поуняв тональность. — Великое и величественное наше искусство. Воистину чистое, воистину святое. Мир весь дрожит перед нашей песней! Дрожит и плачет, боится и ненавидит, страдает и любит. Но зря надеется. Воистину — не забудет Россия свою песню! Святую песню свою. Не дождетесь!