Князь же Михаил Глинский еще юношей отправился в Германию, проявил храбрость на службе у Альберта, герцога саксонского, который вел в то время войну во Фрисландии, и, пройдя все ступени воинской службы, стяжал себе славное имя. Воспитанный в немецких обычаях, он вернулся на родину, где пользовался большим влиянием и занимал высшие должности при короле Александре, так что тот все сложные дела решал по его мнению и усмотрению. Случилось, однако, что у него вышла из-за короля ссора с Иоанном Заберезинским, воеводой трокайским. В конце концов дело это было улажено, и при жизни короля между ними был мир, но по смерти короля Иоанн затаил в глубине души ненависть, так как из-за Глинского лишился воеводства.
Тогда некие завистники обнесли перед наследовавшим Александру королем Сигизмундом как самого Глинского, так и его приверженцев и друзей в преступном стремлении к власти, называя его изменником отечества. Не вынеся такой обиды, князь Михаил часто обращался к королю с просьбами разобрать дело между ним и обвинителем Заберезинским на общем суде, который, по его словам, мог бы снять с него столь тяжкое обвинение. Так как король не уважил его просьб, то Глинский отправился в Венгрию к брату короля Владиславу. Добившись того, что Владислав отправил к брату послов с грамотой, в которой советовал королю разобрать дело Глинского, испробовав все средства, Михаил все же не смог убедить короля рассмотреть свое дело. Возмущенный этим, он сказал королю, что совершит такой поступок, о котором со временем пожалеет и он, и сам король. Но и эти слова были сказаны попусту на ветер.
Вернувшись в гневе домой, он послал одного из своих приближенных, верного человека с письмом к московскому государю. Он писал, что просит сопроводительной охранной грамоты о том, что государь данной на сей случай грамотой с присовокуплением клятвы предоставит ему в Московии в полную и свободную собственность все, что необходимо для жизни, и если это доставит ему выгоду и почет у государя, то он готов передаться ему с крепостями, какими владеет в Литве, и другими, какие он займет силой или уговорит сдаться.
Московит, которому были известны доблесть и искусство этого мужа, чрезвычайно обрадовался такому известию, и грамота, составленная как нельзя лучше, с подтверждением клятвы, была отправлена. Устроив таким образом, как хотел, дела с московитом, Михаил, горя жаждой мщения, собрал своих братьев и друзей, сообщил им о своем намерении и назначил, против кого из друзей Иоанна Заберезинского, находившегося тогда в своем имении около Гродно, чтобы убить их, должен выступить каждый. В этом имении мне пришлось однажды переночевать.
Расположив вокруг дома караулы, чтобы тот не смог ускользнуть, он подослал в дом убийцу, одного магометанина, который, взломав двери в его покоях, напал на спящего Заберезинского в его постели и отрубил ему голову. Друзья же его ничего не исполнили.
Михаил двинулся с войском к крепости Минску — я проезжал мимо него, — пытаясь занять его силой или побудить к сдаче; но обманувшись относительно взятия Минска, он двинулся затем на другие крепости и города. Меж тем, узнав, что на него идут войска короля и понимая, что его силы далеко не равны им, он оставил осаду крепостей и направился в Москву, где с почетом был принят государем, ибо тот знал, что в Литве нет равного Глинскому.
Поэтому у московита появилась твердая надежда занять всю Литву, пользуясь советом, содействием и искусством Михаила, и эти надежды его не совсем обманули. Ведь по совещании с Глинским он снова осадил знаменитое литовское княжество Смоленск и взял его скорее благодаря искусству этого мужа, чем своим войскам. Михаил одним своим присутствием отнял у воинов, которые обороняли крепость и хорошо знали князя Михаила, всякую надежду защитить город, и запугиванием и посулами сумел договориться с ними, чтобы они сдали крепость.
Михаил добивался этого с тем большими смелостью и усердием, что Василий обещал уступить ему навсегда в наследственное владение крепость с прилегающей областью, если Михаилу удастся каким бы то ни было образом овладеть Смоленском. Но впоследствии он не исполнил своих обещаний, а когда Михаил напоминал ему об условии, только тешил его пустой надеждой и обманывал. Михаил был тяжко оскорблен этим. Так как из сердца его еще не изгладилось воспоминание о короле Сигизмунде и он надеялся, что при содействии друзей, которые были у него тогда при дворе, легко сумеет вернуть его милость, он послал к королю одного верного ему человека, обещая вернуться, если король простит ему его отнюдь не малые против короля преступления. Это посольство было приятно королю, и он тотчас велел дать гонцу просимую охранную грамоту. Но Михаил не вполне доверял королевской грамоте, а потому, желая быть более уверен в своей безопасности, добивался и добился подобных грамот и от немецких рыцарей Георгия Писбека и Иоанна фон Рехенберга, которые, как он знал, были советниками короля и пользовались на него таким влиянием, что могли заставить короля исполнить обещание даже против воли.
Но посланный по этому делу наткнулся на московитскую стражу и был задержан. Дело открылось, и тут же было сообщено государю. По приказу государя Михаил был схвачен. В то же время один юный польский дворянин из семейства Трепков был отправлен королем Сигизмундом к Михаилу в Москву. Желая удачнее исполнить королевское поручение, он притворился перебежчиком. Но и его участь была не лучше: он также был схвачен московитами. И хотя он выдавал себя за перебежчика, ему не поверили, но он так верно хранил тайну, что не выдал ее даже под тяжкими пытками.
Когда схваченный Михаил был приведен в Смоленск пред лицо государя, тот сказал ему: «Вероломный, я учиню тебе достойное наказание по заслугам». Михаил ответил на это: «Я не признаю возводимого тобой на меня обвинения в вероломстве, ибо если бы ты сдержал данное мне слово и обещания, то я был бы самым верным из всех твоих слуг. Но раз ты, как я убедился, их ни во что не ставишь, а кроме того еще и насмехаешься надо мной, то единственное, о чем я жалею — это что я не смог осуществить своих против тебя планов. Смерть я всегда презирал и встречу ее тем охотнее, что мне не придется более лицезреть тебя, тиран, но душа моя не в твоей власти».
Затем по приказу государя его отвезли в Вязьму, где стояла основная часть войска; там его вывели перед огромным множеством народа. Здесь главный военачальник, бросив на землю на глазах у всех тяжелые цепи, в которые должны были заковать князя, сказал ему: «Михаил, как ты знаешь, государь оказывал тебе великие милости, пока ты служил верно. Но когда ты пожелал быть сильным изменой, он по заслугам твоим жалует тебе этот дар». С такими словами он велел наложить на него оковы. Когда его таким образом заковывали в цепи на глазах у толпы, он обратился к народу и сказал: «Чтобы у вас не распространялось ложной молвы о моем пленении, я разъясню в немногих словах, что я сделал и за что схвачен, дабы хоть на моем примере вы поняли, какого имеете государя и чего каждый из вас должен или может от него ожидать».
Начав так, он рассказал, зачем прибыл в Московию, что обещал ему государь своей грамотой с присовокуплением клятвы и как он ни в чем не исполнил обещанного. А когда он обманулся в своих ожиданиях относительно государя, то хотел снова вернуться в отечество, за что и был схвачен. И хотя оскорбление нанесено ему незаслуженно, он не бежит смерти, ибо знает, что по общему закону природы всем одинаково надлежит умереть.
Он отличался крепким телосложением и изворотливым умом, умел подать надежный совет, был равно способен и на серьезное дело, и на шутку, и положительно был, как говорится, человек на всякий час. Своим хитроумием он приобрел большое влияние и расположение к себе у всех, особенно же у немцев, где воспитывался. В правление короля Александра он нанес исключительно сильное поражение татарам: никогда после смерти Витольда литовцы не одерживали столь славной победы над татарами. Немцы называли его на чешский лад — «пан Михаил». Как урожденный русский, он сначала исповедовал веру по греческому обряду, затем в Германии, оставив ее, перешел в римскую, и уже в оковах, желая смягчить и укротить гнев и негодование государя, снова принял русскую веру. В нашу бытность в Московии многие знатные лица, в особенности же супруга государева, которая была племянницей Глинского, дочерью его брата, хлопотали перед государем о его освобождении. Ходатайствовал за него и цесарь Максимилиан, и в первое мое посольство посылал даже особую грамоту от своего имени к государю. Но это настолько оказалось безрезультатным, что мне тогда и доступ к нему остался закрыт, и даже видеть его не позволили.