Пройдя мимо Святого Носа, они прибыли к какой-то скалистой горе, которую надлежало обогнуть. После того как несколько дней их задерживали там противные ветры, корабельщик сказал им:
— Эта скала, что сейчас перед вами, зовется Семее, и если мы не умилостивим ее каким-нибудь даром, то нам нелегко будет пройти мимо нее.
Оба посла упрекнули корабельщика за пустое суеверие. Тот после этих упреков замолчал, и из-за бури они задержались там на целых четыре дня; затем ветры улеглись и они отплыли.
Когда они плыли уже при попутном ветре, хозяин корабля сказал:
— Вы насмехались над моим предложением умилостивить скалу Семее, как над пустым суеверием. Однако если бы я ночью тайком не взобрался на утес и не умилостивил бы Семее, то нам никогда не позволено было бы пройти.
На вопрос, что он поднес Семесу, он отвечал, что насыпал на выступающий камень, который мы видели, овсяной муки, смешанной с маслом.
Во время дальнейшего плавания им попался навстречу огромный мыс, очень похожий на остров, по имени Мотка, на оконечности которого находится крепость Вардехуз, что значит «караульный дом», ибо короли Норвегии держат там воинский караул для охраны границ. Здесь начинается норвежская земля. По словам Истомы, этот мыс настолько вдается в море, что его едва можно обогнуть в восемь дней. Чтобы не тратить на это времени, они с великим трудом перетащили на плечах через перешеек в полмили шириной и свои суденышки, и поклажу.
Затем приплыли они в страну, называемую по-московитски Дикилоппи, то есть земля диких лопарей, к месту по имени Дронт, отстоящему от Двины на двести миль к северу. По их рассказам, государь Московии обыкновенно взыскивает дань вплоть до сих мест. Там они оставили свои лодки, и остальную часть пути проехали по суше в санях. Кроме того, он рассказывал, что там содержатся целые стада оленей, как у нас быков; они и несколько крупнее наших оленей. Лопари пользуются ими как вьючными животными следующим образом. Они впрягают оленей в санки, сделанные наподобие рыбачьей лодки, объемом в мальтер{311}; человека, чтобы он при быстром беге оленей не выпал из саней, привязывают за ноги. Вожжи, при помощи которых он управляет бегом оленей, он держит в левой руке, а в правой у него палка, чтобы удержать повозку от падения, если она слишком наклонится в какую-нибудь сторону. По словам Истомы, при таком способе езды он за день проделывал по двадцать миль. Прибыв в гостиницу, он отпускал оленя, который сам возвращался к своему хозяину и привычному становищу.
Окончив, наконец, этот путь, они прибыли к норвежскому городу Бергену, лежащему прямо на север между горами, а оттуда на конях — в Данию. Говорят, будто у Дронта и Бергена в летнее солнцестояние день длится двадцать два часа.
Власий, другой толмач государя{312}, тоже порядочный человек, который вместе с прочими несколько лет тому назад послан был своим государем к цесарю Карлу в Испанию, изложил нам другой, более выгодный маршрут своего путешествия.
Именно, по его словам, будучи, послан из Москвы к Юхану, королю датскому, он вплоть до Ростова двигался пешком. Сев на суда в Переяславле, он от Переяславля по Волге добрался до Костромы, а оттуда сухим путем семь верст до какой-то речки, по которой приплыл сперва в Вологду, а затем по Сухоне и Двине к норвежскому городу Бергену, перенеся все труды и опасности, о которых рассказывал выше Истома; наконец, прямиком прибыл он в Гафнию, столицу Дании, называемую немцами Копенгаген. На обратном пути, по словам обоих, они возвращались в Московию через Ливонию и совершили этот путь за год, хотя один из них, Григорий Истома, утверждал, что половина этого срока ушла на задержки и промедления в разных местах из-за бурь.
Но оба они неизменно уверяли, что во время этого путешествия проехали тысячу семьсот верст, то есть триста сорок миль. Точно так же и тот Димитрий, который недавно был послом в Риме{313} у верховного первосвященника и чуть раньше, чем я, прибыл туда в Москву, и по рассказам которого Павел Новий написал свою «Московию», был до того послан в Норвегию и Данию тем же самым путем; он тоже подтвердил справедливость всего вышесказанного, причем ни один из них не присутствовал при моей беседе с другим.
В остальном же все они, когда я спрашивал их о Замерзшем, или Ледовитом, море, отвечали только, что видели в приморских местах очень много больших рек, сильным и полноводным течением которых соленая вода моря оттесняется на большое расстояние от своих берегов, а пресная вода рек в холодные зимы замерзает, особенно у берегов, как это бывает в Ливонии и в иных частях Швеции. Хотя под напором встречного ветра лед в море ломается с громким треском, в реках это бывает редко. Так, в больших реках толстый лед ломается не прежде, чем растают снега; вода тогда поднимается и отрывает лед от берегов; сбившийся в кучу лед поднимается и трескается. Куски льдин, снесенные речным потоком в море, плавают по его поверхности почти весь год и от сильного мороза так смерзаются снова, что иногда там можно видеть лед нескольких лет, смерзшийся воедино. Это легко видно по кускам, которые ветром выбрасывает на берег. Я слышал от людей, достойных доверия, что и Балтийское море замерзает в весьма многих местах и очень часто.
Точно так же моря замерзают и во многих других местах: близ Ливонии и еще между Сконе, Данией и Ютландией, так что из одной страны в другую можно добраться верхом, в санях или пешком. Но это бывает не каждую зиму.
Говорили также, что в местах, где живут дикие лопари, солнце во время летнего солнцестояния не заходит в течение сорока дней, но ночью в продолжение трех часов диск солнца видится окутанным какой-то мглой, так что лучей не видно; тем не менее оно дает столько света, что всякий без помехи от тьмы может заниматься своей работой.
Московиты похваляются, что берут дань с этих диких лопарей. Хотя это маловероятно, но удивительного тут ничего нет, так как у лопарей нет других соседей, которые могли бы собирать с них дань. В качестве дани они дают меха и рыбу, потому что другого у них нет. Заплатив же годовую дань, они хвалятся, что никому более ничего не должны и живут по своим законам совершенно свободно, как будто над ними и нет никакого начальства.
Хотя лопари не знают ни хлеба, ни соли, ни других возбуждающих приправ и употребляют в пищу только рыбу да мясо, однако, как говорят, они весьма склонны к сладострастию. Далее, они все очень искусные стрелки, так что если во время охоты встречают благородного, даже мелкого зверя, то убивают его стрелой в морду, чтобы получить шкуру целой и неповрежденной, ведь если они попадут в какое-либо другое место, то из-за кровоподтека шкурку в этом месте уже нельзя будет отбелить.
Отправляясь на охоту, они оставляют дома с женой купцов и других иноземцев. Если по возвращении они найдут жену веселой от общения с гостем и радостнее, чем обычно, то награждают его каким-нибудь подарком; если же напротив, то с позором выгоняют. Вследствие общения с иноземцами, которые ездят туда ради наживы, они начали уже отходить от врожденной своей дикости, делаясь все более мирными. Они охотно принимают купцов, которые привозят им платья из толстого сукна, а также топоры, иглы, ложки, ножи, кубки, муку, тарелки, горшки и прочее в этом роде, так что они уже едят вареную пищу и приняли более человеческие обычаи. Они носят самодельное платье, сшитое из шкур разных зверей — волчьих, лисьих, куньих, собольих, — словом, какие найдутся; из оленьих шкур они тоже делают одежду, и в таком виде иногда являются в Московию; весьма немногие, впрочем, носят обувь и шапки, сделанные из оленьей кожи.
Золотой и серебряной монеты они не употребляют вовсе, а довольствуются одним обменом предметами. Так как они не разумеют других языков, то кажутся иноземцам почти немыми. Свои шалаши они покрывают древесной корой, совершенно не имея определенных жилищ, но, истребив зверей и рыб в одном месте, переселяются в другое. Вышеупомянутые послы московского государя рассказывали также, что в тех местах они видели высочайшие горы, все время дымящиеся и изрыгающие пламя, вроде Этны, и что в самой Норвегии многие горы обрушились от непрерывного горения. На основании этого кое-кто баснословит, будто там находится огонь чистилища. Почти то же самое об этих горах слышал я, будучи послом у Христиерна, короля датского, от норвежских начальников, которые тогда по случаю там находились. Говорят, что близ устья реки Печоры, находящегося правее устья Двины, в океане водятся различные большие животные, а между ними некое животное, величиной с быка, называемое тамошними жителями «морж». Ноги у него короткие, как у бобров, грудь по сравнению с размерами остального туловища несколько выше и шире, а два верхних зуба выдаются в длину. Это животное вместе с сородичами ради размножения и отдыха покидает океан и стадами выбирается на скалы. Здесь, прежде чем предаться сну, который у них более крепок, нежели это было бы естественно, оно выбирает из сородичей сторожа, как это делают журавли. Если этот сторож заснет или будет убит охотником, то тогда можно легко захватить и остальных животных; если же он, как обычно, подаст сигнал ревом, то остальное стадо тотчас пробуждается и, положив задние ноги на клыки, с величайшей скоростью, как на полозьях, скатывается со скал, устремляясь в океан, где они также имеют обыкновение время от времени отдыхать на плавающих на поверхности льдинах. Охотники добывают этих животных только из-за клыков, из которых московиты, татары, а главным образом турки искусно изготовляют рукоятки мечей и кинжалов, особенно коротких, какие у нас носят в качестве охотничьих, пользуясь ими скорее как украшением, а не для нанесения особенно тяжелого удара, как выдумывал некто. У турок, московитов и татар эти клыки продаются на вес и называются рыбьим зубом.