Относительно брака король сказал: «Раз уж я однажды согласился жениться по совету императора, то пусть исполнится желание Его величества и на этот раз». Итак, я спросил у посла герцогини, исполнил ли я то, чего он от меня хотел, то есть устроил ли я вернейшим образом брак? Он признал это и дал мне в том расписку, так как в Линце он передал мне письмо своей госпожи с обещанием уплатить тысячу гульденов, если благодаря моим стараниям брак будет заключен.
В это время в Вильне был заключен между прочим при содействии цесаря, представителем которого был я, брачный договор и союз между королем и Боной, дочерью Иоанна Галеаццо Сфорца, герцога миланского.
Там находились в строгом заключении три московитских вождя, которым 8 сентября 1514 года вверено было под Оршей главное начальство, да и все московитское войско. Первым между ними был Иоанн Челяднин. 11 марта я встретился с ними с позволения короля и утешил, чем мог; ведь я ехал к их господину. Я одолжил им двадцать гульденов{355}.
Вильна, столица Великого княжества Литовского, расположена между небольшими горами или холмами, в том месте, где соединяются реки Вилия и Вильна и впадают в Неман, то есть Кронон. Городские стены возведены недавно братом нынешнего короля Александром; там царит большое оживление.
Я недолго пробыл в этом городе и оставил здесь Хрисостома Колумна, который тяжело переносил местную пищу, питье и даже воздух. Он жаловался на желудок и говорил, что ему придется прибегнуть к моему лекарству, сознавшись, что оно ему весьма помогает: пить вермут, по поводу которого он много ворчал в дороге.
Я выехал из Вильны 14 марта, причем выбрал не одну из обычных дорог, одна из которых ведет в Москву через Смоленск, а другая — через Ливонию, но поехал прямо посредине между ними и через четыре мили прибыл в Неменчине, а оттуда через восемь миль и переправившись через реку Жеймене — в Швенчяны, 15 марта.
На следующий день, 16 марта, я через шесть миль приехал в Диснай, где есть озеро того же названия, и через четыре мили в Дрисвяты, куда прибыл 17 марта, где вернулся ко мне московский посол, которого я оставил в Гродно, а Георгий Раумшюссль здесь повернул назад.
В четырех милях далее находится Браслав, 18 марта, при озере Навер, простирающемся в длину на милю.
19 марта, проехав еще пять миль, мы достигли Дедины и реки Двины, которую ливонцы — а она протекает через их владения — называют Дуною; некоторые утверждают, что по-латыни это Турант, а согласно другим — Рубон.
Затем 20 марта мы поспешно направились в Дриссу (семь миль), и под городом Вята снова выехали на Двину. По ней, скованной льдом, мы ехали шестнадцать миль вверх по реке по обычаю того народа и нам встретились две наезженные дороги. Недоумевая, которую из них избрать, я сразу же послал своего повара-литвина на разведку в крестьянский дом, расположенный на берегу. Но так как около полудня лед стал сильно таять, то гонец возле берега провалился сквозь подтаявший подломившийся лед; мы вытащили его с большим трудом. Случилось также, что в одном месте лед на реке с обеих сторон совершенно растаял и исчез, а оставалась только та часть его, которая затвердела от непрерывной езды, шириной никак не больше того, чем захватывали полозья наших повозок. По ней мы переехали не без сильного страха и опасности, будто по мосту длиной около четырех-пяти шагов. Наш страх усиливался из-за всеобщей молвы, что-де незадолго перед тем шестьсот московитских разбойников все до одного потонули во время перехода через эту самую реку, покрытую льдом.
21 марта от Дриссы через шесть миль мы попали в Допороски, а оттуда 22 марта через шесть миль — в княжество Полоцкое, называемое у них воеводством и лежащее на реке Двине, которую ныне называют Рубоном. Это крепость и город при речке Полота; по местному обычаю, все построено из дерева; здесь нам был оказан почетный прием при огромном стечении встречавшего нас народу; нам было предложено великолепное угощение, а под конец нас проводили до ближайшей остановки. В Полоцке я был до 24 марта и оттуда послал письма. Прибыл туда 21 марта. От Полоцка до Великих Лук тридцать шесть миль, до Опочки — двадцать шесть миль.
Это граница с московитами. Меня весьма почтительно встретили и проводили. Однако я задержался на один день, так как, едучи из Вильны, я к ночи не раз оказывался на пустом постоялом дворе, да и дорога плоха: досюда пятьдесят миль, причем приходится объезжать много озер и болот, а сверх того, пространные леса и тому подобное. Хотя через некоторые леса меня и провожали, но потом проводники оставили меня. Мы выбрались на поляну, где ветром намело много снегу, по которому прошлись кони или какая-то другая скотина и люди, растоптали и избороздили снег. Сделалась ночь. Тут уже было не разобрать, кто господин, а кто слуга: каждый был занят самим собой, падая кто здесь, кто там, переворачиваясь со своим конем и санями. У меня был кучер-немец, взятый мной в Индерсдорфе в Баварии, — он правил тяжелыми санями. Оказавшись в таком отчаянном положении, он сказал, что не погрешил ни разу против кого-либо из своих господ, но тут сбежал бы, если бы только знал куда. Добравшись до каких-то заброшенных домов, в которых из-за войны никто не жил, мы хотя и развели большой огонь, но было у нас только то, что мы захватили с собой. Да и местоположение наше было неясно, так что на следующий день литовский пристав, не простившись, уехал от меня.
Между Вильной и Полоцком очень много озер, частые болота и неизмеримо длинные леса, простирающиеся на пятьдесят немецких миль, так что все время приходится ехать кружным путем, а не прямо, а то, как уверяют, не было бы так далеко.
Дальнейший путь близ границ королевства отнюдь не безопасен вследствие частых набегов с той и с другой стороны; постоялые дворы либо заброшены, либо вообще отсутствуют. Через большие болота и леса мы прибыли, наконец, через восемь миль после Полоцка, 24 марта, к пастушеским хижинам Горспля и оттуда через четыре мили в Миленки, в дом рыбака, 25 марта. На этом пути меня оставил литовский проводник.
Кроме неудобства с гостиницами еще и сама дорога была трудна: нам приходилось ехать по таявшему снегу и льду между озерами и болотами, пока мы не прибыли 26 марта в город Ниша, расположенный у одноименного с ним озера, а через четыре мили оттуда 27 марта — в Квадасен. В этом месте мы с великим страхом и опасностью переправились через какое-то озеро, в котором поверх льда стояла вода на одну пядь, и через три мили добрались до крестьянской хижины. Стараниями спутника моего Георгия сюда было доставлено продовольствие из владений московита.
Заметить и различить в тех местах границы и разузнать о границах владений того и другого государя между Полоцком и теми местами мне не удалось. В этих краях народ признает обоих государей. Но каждый из сопровождавших приписывал эту землю своему государю.
Бесспорно, в московских пределах находится Корсула, куда мы прибыли 28 марта через одну милю.
Переправившись через две реки, Великую, истоки которой неподалеку, и Остерница, и сделав еще две мили, мы прибыли 29 марта к городу Опочке с деревянной крепостью, стоящей на высоком островерхом, как конус, холме. Под ним — большое количество домов; они называют это городом. Здесь я позавтракал и, начиная от этих мест, уже был снабжаем всем необходимым. Здесь я впервые видел лежащий на воде мост, по которому лошади переправляются по большей части по колено в воде. Причиной, почему меня повели этим путем, было то, что король готовился осадить эту крепость, пока я буду вести переговоры о мире, что и случилось. Эту крепость осаждал польский король, пока я в Москве вел переговоры о мире. Хотя в тех местах из-за частых болот, лесов и бесчисленных рек не найти, кажется, ни одного направления, удобного для движения войск, они тем не менее двигаются прямо, куда бы им ни было нужно, высылая вперед множество крестьян, которые обязаны удалить всякие препятствия: вырубить деревья и настлать мосты через болота и реки.