Четвертая — в шести милях ниже Дьёра, там снова кормежка, в селении Коч, от которого получили название кучера этих возков. Последняя — в селении Варк, в пяти милях от Коч, где осматривают подковы лошадей: не шатается или не выпал ли какой-либо гвоздь, и чинят возки и упряжь. Исправив все это, через пять миль въезжают в местопребывание короля — Буду.
В Буде король проводил сейм, который называется «ракош» по месту близ Пешта, лежащего по ту сторону Дуная напротив Буды: там-то, в открытом поле, всегда и происходит сейм. В качестве главного вопроса на этом сейме обсуждалось, что к королю по его малолетству надо приставить правителя, которым должен был стать граф Иоанн Запольяи: о нем говорилось выше. Поэтому император и польский король Зигмунд прислали сюда свои посольства, чтобы воспрепятствовать этому. Господин Андрей Тенчинский был одним из польских послов, умный, честный человек, которому и всему его роду я доставил потом графский титул.
От папы Льва на сейм прибыл Никлас Шёнбергер{368}, майссенский дворянин, монах Доминиканского ордена. Он был одним из ближайших слуг кардинала Медичи, управлявшего тогда и папой, и папским престолом, а после Льва сделавшегося тоже папой. Монах изложил свои предложения публично, да к тому же так, что господин Тенчинский сказал: «Сам Бог послал нам этого монаха. Оба наших государя, император и король, и все их советники не смогли бы распорядиться лучше, чем это сделал монах, поведя дело в нашу пользу». Монах вел себя смиренно, ни в коем случае не хотел стоять впереди нас, послов императора и польского короля, приходил к нам в гостиницы, и мы, как с доверенным лицом, обсуждали и советовались с ним о многих вещах.
Было одно дело, требовавшее секретности, а поляк говорит: «Мы должны рассказать об этом папскому монаху». Я был против. Он спросил: «Почему? Ведь он же по рождению дворянин, да и к тому же духовное лицо». Я отвечал, что не всякому немцу и не всякому духовному лицу следует так доверяться. «Но ведь он посол такого государя!» — говорит поляк. «Я не спорю, но нужно пуд соли съесть, прежде чем доверять человеку», — сказал я.
В итоге мы доверили-таки ему секрет, и через несколько дней к вечеру поляк прислал ко мне, веля передать, что ему необходимо переговорить со мной о важных делах; сейчас-де он уже собрался в постель и просит меня назначить завтра время, сколь угодно раннее, для его визита. Я быстро отправился к нему и нашел его сидящим за столом, охающим, так что я три или четыре раза вынужден был переспрашивать его, что же случилось, и едва заставил его говорить. Он сказал, что у него был монах и заявил, будто устроил все дела согласно нашим желаниям. Поляк спросил: «Как же именно?»
Оказывается, папа хочет посадить в Венгрии наместника, который должен вести все дела в интересах короля и государства. Поляк возразил, что это сделано вовсе не согласно желаниям наших государей, императора и короля: «Кому будет подчиняться этот наместник?». «Без сомнения, — отвечал монах, — тому, кто его назначил и содержит». «Но это не соответствует целям нас обоих», — говорит поляк. А монах на это: «Мы же все это вместе решили» — и сослался на меня.
Когда он назвал мое имя, поляк очень огорчился, так как опасался, что и я нарушил доверие. Он спросил меня, осведомлен ли я о таком решении? На это я ответил, помнит ли он о моем предостережении, что нужно пуд соли съесть с человеком, прежде чем довериться ему совершенно. Услыхав, что монах действовал без моего и других ведома, поляк повеселел и сказал: «Признаюсь вам, что в душе я решил, что если я обманут вами, никогда более не верить ни одному немцу».
Мы решили встретиться завтра. Когда мы сошлись в нашей гостинице для императорских послов, явился и монах и осмелился заявить в присутствии всех нас, что так было решено нами всеми. Я отвечал, что меня крайне удивляет, как это он столь решительно представляет нас лжецами, более того, неверными слугами своих государей, действующими совершенно вразрез с их повелениями и инструкциями. Монах остался при своем, утверждая, что действовал честно. После этого я был у него в гостинице; он начал снова говорить о делах, и имел смелость сказать мне, что он-де хорошо понимает, что я думаю об этом деле так, как он говорил, но раз все это пришлось не по нраву поляку, в которого я так влюблен, то ради него я не дал повести себя по правильному пути. Я отвечал ему, что пусть он поостережется, иначе мне поневоле придется дать надлежащий ответ на столь неосновательные речи. Кроме того, он просил меня не раздувать это дело перед императором более, чем оно есть в действительности.
На это я согласился, но с тем, что согласно своим обязанностям без утайки сообщу Его величеству, как все произошло. После первого заявления монаха и его первых действий я написал императору, что, как мы считали, монах прекрасно ведет дело. Император явился к столу с моим письмом в руке и сказал: «У меня добрые вести о том, что монах, перед которым меня остерегали из Рима, оказался благоверен». Но когда прибыла другая моя депеша, император сказал: «Увы, монах отпал от веры и своей доброй славы».
После того как монах потом снова вернулся ко двору императора, кардиналу зальцбургскому стоило больших трудов уговорить императора подать ему руку. В Польше он был нежеланным гостем; его и его брата, служившего прусскому великому магистру, подозревали в том, что именно они были причиной войны между Польшей и Пруссией. Тем не менее монах все-таки получил от императора Карла архиепископство капуанское. Отчего зачастую случаются такие вещи, пусть судят мудрецы.
Когда мы все в то время были во дворце в Буде, принесли карту и меня расспрашивали о московитских делах. Гофмейстер Петр Корлацкий спрашивал, какие из стран, в которых я побывал, кажутся мне наилучшими. Я отвечал, что нашел в Венгрии, Италии, Франции и Испании большое могущество, множество серебра, золота и обилие прочих благ, а сверх того, великие искусство и науку в сочетании с большой свободой; в Польше, Литве и Москве — бедность и тяжкое рабство; но в немецких землях каждая обладает тем или иным видом мудрости, искусства, храбрости, богатства и благ; это, кажется мне, дает возможность выбирать. Ответом был общий смех, и кто-то из присутствовавших сказал: «Он каждому дал свое, себе же оставил лучшее». На сейме не был решен ни один из вопросов, ради которых он был созван.
Изложив в местопребывании короля Буде причину своего посольства и доведя его до конца, я с большим почетом был отпущен королем по закрытии сейма, и вернулся к цесарю, который в следующем январе, то есть в 1519 г. по Рождестве Христовом, скончался. Я прибавил здесь описание этой поездки в Венгрию потому, что она была продолжением московской и составила с ней как бы одно непрерывное путешествие.
Королевство Венгерское
Но раз я упомянул про королевство Венгерское, то не могу со стенанием и глубочайшей скорбью не вспомнить, как это королевство, раньше весьма цветущее и могущественное, вроде бы на виду у всех и так внезапно пришло в самое плачевное состояние. Конечно, как всему прочему, так и королевствам и империям положен известный предел, но благороднейшее королевство Венгерское совершенно очевидно доведено было до полной гибели не столько волею судеб, сколько вследствие дурного и несправедливого управления. Король Матвей{369}, не рожденный от королевской крови и не славившийся древним происхождением от герцогов или князей, был королем не только по имени, но явил себя таковым и на деле; он и оказал сопротивление государю турецкому, и остался непобедим, устояв под его сильнейшим напором, а кроме того, причинял беспокойство и самому римскому императору, а также королям Чехии и Польши, быв грозой всех своих соседей.