Вряд ли кто-нибудь из преподавателей любит бытовые вопросы. Обычно за ними откровенное равнодушие к холсту, когда ничто в человеке не откликнулось на картину. Значит, просчет педагога. И здесь моя первая реакция была такой же: какая разница, сколько лет можно дать женщине с двойного портрета! Документально это установлено с достаточной точностью, ну а впечатление… Ведь и на фотографии не всегда узнаешь самого себя, в портрете же и душевное состояние изображенного, и взгляд портретиста, и то, как «показалась» ему модель, создают куда более сложное сплетение посылок. Сходство здесь в общепринятом понимании всегда бывает относительное.
…Мы стояли в зале Русского музея около работы чудесного живописца XVIII века Андрея Матвеева. Свадебный портрет внучки Петра I, Анны Леопольдовны, с ее женихом - так удалось после долгих поисков определить изображенных на ней лиц и одновременно год написания, 1739-й.
Но в невольном досадливом взгляде на картину, как ударившая в глаз соринка, не возраст - люди XVIII века взрослели раньше нас, - а возрастное соотношение изображенной пары. Мужчина выглядел моложе своей спутницы, хотя только что я повторила студентам то, что говорит каждый искусствовед перед матвеевским полотном: написано непосредственно после свадьбы художника, когда ему самому было двадцать восемь, а его жене всего четырнадцать лет.
Обман зрения? Нет, впечатление не проходило. В пыльном кипении узкого луча, протиснувшегося у края глухой шторы, лицо молодой женщины раскрывалось все новыми чертами. Не мужчина представлял зрителям свою смущающуюся подругу - она сама, спокойная, уверенная, рассматривала их прямым равнодушным взглядом. Ни угловатости подростка, ни робости вчерашней девочки, скорее, уверенная привычка быть на людях. Руки женщины развертывались в заученных движениях танца, едва касаясь спутника, более моложавого, более непосредственного в своих чувствах. И в этой непосредственности выражения его лица тоже крылась своя загадка. Автопортреты пишутся перед зеркалом, и в напряженном усилии держать в поле зрения и холст, и подробности отражения взгляд художника неизбежно обретает некоторую застылость и легкую косину. У мужчины на матвеевском портрете этого напряженного косящего взгляда не было.
И кстати, почему картина осталась незавершенной? Художник сделал первую, как принято говорить, прокладку, определил цветовые отношения, наметил костюмы, прописал лица, но не закончил даже их, даже руки, хотя и тому и другому в русском портрете придавалось исключительно большое значение. Как семейную памятку, полотно следовало дописать. Пусть не сразу - со временем. Модели всегда под рукой, к работе легко вернуться в любую свободную минуту. 1729 год - перед Матвеевым весь его пусть недолгий, но все же десятилетний жизненный путь. Тем не менее портрет недописан - деталь, на которую почему-то не обращали внимания историки.
Случайный вопрос рождал то знакомое беспокойство, от которого не удастся уйти. Семя сомнения посеяно. О нем можно забыть на неделю, даже на месяц, но проросшая им память неизбежно вернется к неожиданному впечатлению, рано или поздно заставит искать ответ.
Ни одно из сведений на этикетке картины не сопровождалось знаком вопроса, тем самым знаком, которым искусствоведы непременно отмечают данные предположительные или косвенным путем установленные. И тем не менее все здесь было предположительным, хотя бы по одному тому, что сам холст не имел ни подписи Матвеева, ни даты.
Первая мысль о досье картины. Каждое полотно, поступившее в музей, имеет свое, более или менее полное, иногда превращающееся в повесть, иногда не выходящее за рамки телеграфного сообщения: автор, название, размер, техника. На куске лохматящегося по краям картона осторожно переливающийся из буквы в букву почерк прошлого столетия, широко раскиданные, чуть спотыкающиеся на исчезнувших «ерах» и «ятях» буквы наших 20-х годов, поздние пометки - торопливые, чаще еле приметные, с краю, карандашом, в иероглифах памятки «для себя».
Сведения о матвеевской картине предельны по своей краткости. Ни малейшего намека, как установлено имя художника, дата. Единственное указание, что портрет поступил из музея Академии художеств. Старые академические каталоги тоже не отличаются многословием. Да и о чем говорить, если, оказывается, полотно принадлежало родному сыну художника, Василию, и было подарено им в 1808 году академии как портрет родителей! Слишком коротко и просто для разрешения возникшего вопроса. А если обратиться к общеизвестной биографии живописца?